Папа римский и война: Неизвестная история взаимоотношений Пия XII, Муссолини и Гитлера - Дэвид Керцер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 18:00 итальянский диктатор вышел на свой балкончик. Облаченный в темную форму милиции, с темной фуражкой, он стоял, уперев руки в бока над широким черным ремнем, вздернув подбородок и выпятив грудь. Его встретило скандирование: «Ду-че, ду-че!» Громадная толпа растеклась далеко за пределы вместительной площади – на широкую улицу Виа-дель-Имперо, которая вела напрямую к расположенному неподалеку Колизею. Когда толпа притихла, он произнес речь, устремив взгляд в какую-то неясную даль. Он говорил своими обычными отрывистыми фразами, делая паузы и позволяя толпе разразиться восторженными криками:
Воины на земле, на море и в воздухе! Чернорубашечники революции и легионов! Мужчины и женщины Италии, империи, королевства Албания! Слушайте!
Час, назначенный судьбой, пробил в небесах нашего отечества. Это час бесповоротных решений. Война объявлена – официальное извещение об этом уже доставлено послам Великобритании и Франции. Мы вступаем в битву против плутократических и реакционных демократий Запада…
Эта грандиозная борьба… борьба бедняков против эксплуататоров, которые яростно цепляются за монополию на все богатства мира, на все его золото. Это борьба молодых плодовитых народов против народа бесплодного и угасающего…
У нас сейчас есть единственный девиз, обязательный для всех, единственный долг, возложенный на всех. Этот девиз, этот долг… Победа! И мы победим, чтобы наконец принести долгий справедливый мир Италии, всей Европе, всему миру.
Народ Италии! Берись за оружие и покажи свою стойкость, свою отвагу, свою доблесть![304]
Произнеся эту речь, дуче скрылся в кабинете, но ревущая толпа вызывала его на балкон снова и снова. Наконец его нервная энергия иссякла, и Муссолини вернулся в комнаты дворца, чтобы как следует приветствовать Клару. Теперь он демонстрировал нежную сторону своей натуры, и серо-зеленые глаза Клары затуманились слезами. Жизнь уже никогда не будет прежней, говорил он ей, но он всегда будет любить ее и никогда не покинет. Когда позднее она собралась уходить, он попрощался с ней долгим поцелуем (во всяком случае Кларе показалось, что долгим, если верить ее записи в дневнике). В эту ночь он звонил ей домой еще три раза, чтобы услышать ее голос и заверить в своей преданности[305].
Между тем в Лондоне премьер-министра Черчилля, который имел обыкновение вздремнуть днем, разбудили, чтобы сообщить новости. «Любителям поглазеть на руины в Италии вскоре не придется для этого тащиться до Неаполя или Помпей», – сердито бросил он. В Париже уже не было времени для того, чтобы как следует отреагировать на это известие: члены правительства спешно бежали из столицы, к которой подходила германская армия[306].
Для Вашингтона новость о том, что Муссолини объявил войну, не стала неожиданностью, но тем не менее это известие оказалось серьезным ударом для президента Рузвельта, чьи просьбы дуче отмел[307]. Намного меньше произошедшее обеспокоило папского нунция в Германии. Во всяком случае, если монсеньор Орсениго и был расстроен вступлением Италии в войну на стороне Гитлера, то заместитель немецкого статс-секретаря, с которым он тогда встречался, этого не заметил. «В ходе нашего разговора, – вспоминал немецкий чиновник, – [нунций] выразил свое удовлетворение германскими победами. Казалось, он с нетерпением ждал, когда же Италия вступит в войну, и даже в шутку выразил надежду, что немцы войдут в Париж через Версаль[308]»[309].
Муссолини рассчитывал, что в Риме по окончании его речи зазвонят церковные колокола и придадут праздничный оттенок его выступлению, но они молчали. Папу заранее поставили в известность о планах правительства, и он твердо заявил, что никогда не согласится, чтобы римские колокола торжественно отмечали объявление войны. Если фашисты хотят, чтобы колокола звонили, им придется применить силу. В конечном итоге никто на это не пошел. Было не время настраивать против себя папу[310].
Со своей стороны папа не хотел рисковать и настраивать против себя дуче или Гитлера. Неделей раньше он выступил в соборе Святого Петра с широко освещавшимся обращением по случаю Дня св. Евгения I – его собственного тезоименитства[311]. Эта речь была одним из классических образцов выступлений Пия XII: написанная с великой тщательностью, выученная наизусть, произнесенная монотонно, без единого намека на спонтанность. Европу раздирала стремительно наступающая германская армия, сотни тысяч британских бойцов эвакуировались из Дюнкерка, а папа старался избегать слов, которые могла счесть обидными для себя та или другая сторона[312].
Итальянская пресса, сообщая об этом выступлении папы, подчеркивала, что он использовал тот же оборот, который постоянно повторял Муссолини: «справедливый мир». Дуче употребил эти слова и в своей речи об объявлении войны. Муссолини противопоставлял «справедливый мир» тому миру, который существовал в Европе после окончания Великой войны, – миру, который фашисты считали несправедливым плодом Версальского мирного договора[313].
Шарля-Ру, французского посла при Святом престоле, отозвали во Францию, чтобы он помог справиться с разразившимся там кризисом, поэтому в Рим прибыл новый посол Франции. Он впервые встретился с папой 9 июня в ситуации, которая едва ли могла быть хуже для его страны. Владимир д'Ормессон, которому было 51, происходил из знатного французского семейства. Не совсем обычное имя посла объясняется тем, что его отец, видный дипломат, служил во французском посольстве в России, когда у него родился сын. Будущий посол получил тяжелое ранение во время Великой войны, стал одним из самых известных французских журналистов, освещавших католическую тематику, и, хотя прежде время от времени выполнял дипломатические задания, профессиональным дипломатом не был. В итальянском правительстве на него смотрели с подозрением, поскольку прекрасно знали о его статьях с критикой Муссолини. Он питал острую ненависть к нацистской Германии, так как его собственный сын, служивший во французской армии, был убит немцами всего за несколько недель до этого. Владимир д'Ормессон был «человеком необычайных способностей, храбрости и обаяния», заключил британский посланник, аккредитованный в Ватикане. Подробные отчеты нового французского посла, направляемые им на родину в течение нескольких последующих месяцев, хорошо освещают сумрачный мир папской политики[314].
После церемонии в папском Тронном зале д'Ормессон проследовал за папой в его кабинет для беседы наедине. Впоследствии дипломат отметил: «Учитывая трагические обстоятельства, в которых оказалась наша страна, можно было предположить, что Святой Отец воздержится от использования этого случая для преподавания нам урока "нравственности"». Понтифик не стал клеймить немцев за вторжение на родину посла и, хотя выразил сочувствие в связи с испытаниями, выпавшими на долю «старшего сына» католической церкви, заявил д'Ормессону, что Франция сама навлекла на себя эти тяготы. По его словам, они стали результатом дехристианизации – жесткой политики властей, направленной на отделение церкви от государства.
Папа также не удержался и заявил о своем изумлении в связи со стремительным взятием линии Мажино, которую французы называли непреодолимым барьером. «Где же, – вопрошал посла Пий XII, – Франция времен Вердена», которая годами сдерживала натиск германских войск в Великую войну? И хотя папа выразил сочувствие Франции, д'Ормессон отметил, что «Святой Отец довольно легко согласился играть лишь пассивную роль в той драме, которая сейчас раздирает христианский мир». Дипломат счел, что папа не является человеком действия. И что он слишком уж витает в облаках[315].
Кардинал Эжен Тиссеран
Вскоре после того, как Муссолини объявил о вступлении Италии в войну, он снова начал оказывать давление на папу. Через два дня после его заявления британские самолеты подвергли бомбардировке Турин и Савону. Об этом сообщила французская пресса, а итальянская – нет. Новый посол Италии при Святом престоле ринулся
