Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта - Николай Васильевич Лукьянович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всё моё», – сказало злато;
Всё моё», – сказал булат.
Всё куплю», – сказало злато;
Всё возьму», – сказал булат.
Отсюда и безмерное уважение молодого гусарского офицера к Пушкину как «невольнику чести» и «человеку с предрассудками» в его собственной характеристике, которым был и сам Лермонтов, о чем свидетельствует его очень короткая, но яркая жизнь.
Это противоречие – противоречие между военной аристократией и постепенно вытесняющей ее аристократией денежной, пронизывало всю николаевскую эпоху. «Печать своекорыстия», по выражению императора (см. часть 2 письма Николая I к А.Х. Бенкендорфу по поводу князя Дадиани), разрушала традиционные понятия долга и чести и, безусловно, крайне негативно отражалось на русском дворянском сословии и русском национальном самосознании. Поэтически оно было выражено у Пушкина в его известном стихотворении «Разговор книгопродавца с поэтом», в котором книгопродавец поучает поэта:
…Наш век – торгаш; в сей век железный
Без денег и свободы нет.
Что слава? – Яркая заплата
На ветхом рубище певца.
Нам нужно злата, злата, злата:
Копите злато до конца!
………………………………………….
Позвольте просто вам сказать:
Не продается вдохновенье,
Но можно рукопись продать.
Но если у Пушкина этот разговор еще идет на равных, то у Лермонтова исход борьбы между златом и высокими идеалами долга и чести уже предрешен. В его драме «Испанцы» патер Соррини восклицает:
…Что значит золото? – оно важней людей,
Через него мы можем оправдать
И обвинить, – через него мы можем,
Купивши индульгенцию,
Грешить без всяких дальних опасений
И несмотря на то попасть и в рай…
В стихотворении «Поэт (Отделкой золотой блистает мой кинжал)» эта идея тоже выражена достаточно отчетливо:
…В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,
Свое утратил назначенье,
На злато променяв ту власть, которой свет
Внимал в немом благоговенье?..
В «Герое нашего времени» эта мысль получила дальнейшее развитие: «С тех пор, как поэты пишут и женщины их читают (за что им глубочайшая благодарность), их столько раз называли ангелами, что они в самом деле, в простоте душевной, поверили этому комплименту, забывая, что те же поэты за деньги величали Нерона полубогом».
Что дает человеку такое отношение к материальному? Только не любовь, не дружбу, они в принципе не могут существовать в таком мире. Поэтому мысль юного поэта, выраженная им в поэме «Хаджи Абрек»:
Поверь мне, – счастье только там,
Где любят нас, где верят нам!
актуальна для всех народов и во все времена.
Но, увы, торжество меркантилизма уже отчетливо ощущалось в обыденной жизни. Известный мемуарист и знакомый Лермонтова Ф. Ф. Вигель так писал об отставном гвардейском полковнике Ф. Н. Петрово-Соловово: «Праправнук древних бояр, из столбовых первый у нас, который, сбросив предрассудки старины, прозрел будущность России. Муж дальновидный, по ходу дел и по направлению умов он предусмотрел, что скоро не чины, не заслуги, не добродетели будут в России доставлять уважение и вести к знатности, а богатство, единое богатство [24].
Таким образом, Лермонтов в этом, навсегда прославившем его стихотворении, затронул главную проблему не только своей, но и будущей эпохи. Его позиция и его симпатии, безусловно, были на стороне уходящего в небытие дворянства, чьи идеалы в наибольшей степени выражал русский офицерский корпус. Но ведь этот корпус не был монолитным, антиномии были свойственны и ему, и проявлялись достаточно отчетливо, о чем уже говорилось выше. После смерти Пушкина он, как и дворянское сословие в целом, раскололся на враждующие и не понимающие друг друга группы. Слишком по-разному его представители отнеслись к этому событию – для одних Пушкин был национальным гением, гордостью русского народа, а для других – всего лишь камер-юнкером, к тому же обремененным многочисленным семейством и долгами.
Кроме Лермонтова из военной среды стихи в защиту Пушкина в феврале 1837 года написал воспитанник Школы А. А. Гвоздев (они были впервые напечатаны в журнале «Русская Старина». 1896. № 10.). В них он, обращаясь к Лермонтову, задавал вопрос:
…Зачем порыв свой благородный
Ты им излил, младой поэт?
Взгляни, как этот мир холодный
Корою льдяною одет!..
То есть Гвоздев полностью солидарен с Лермонтовым. Он встречался с поэтом и говорил ему, что все офицеры лейб-гвардии Драгунского полка, где он числился юнкером, поддерживают его. Возможно поэтому через месяц после написания этих стихов, невзирая на хорошее отношение к нему великого князя Михаила Павловича, юнкер Гвоздев был отчислен из Школы и отправлен на Кавказ рядовым.
При этом необходимо подчеркнуть, что лейб-гусары, невзирая на то, что они служили в одном из самых престижных гвардейских полков, не были столь близки к императорской семье и высшей аристократии как, например, офицеры кавалергардского и конного полков. При этом интересно отметить, что ни один гвардейский полк не был так тесно связан с декабристами, как кавалергардский, и по странному, казалось бы, стечению обстоятельств в нем практически все офицеры поддерживали Дантеса. В гусарском полку ситуация была иная, повышенное внимание уделялось старым офицерским традициям, не терпевшим, даже в косвенной форме, лести и преклонения перед власть предержащими. Полковой командир Хомутов даже заявил что, не сиди убийца Пушкина на гауптвахте, он непременно послал бы вызов Лермонтову за его стихи. Необходимо заметить, что близкий к командиру адъютант полка граф И. К. Ламберт, которому, как было сказано выше, Хомутов завещал коллекцию портретов офицеров, был особенно дружен с братом Н. Н. Пушкиной – поручиком этого же полка И. Н. Гончаровым. Поэтому не случайно, что в дуэльной истории Пушкина и Дантеса он встал на сторону первого, как, впрочем, и все остальные гусарские офицеры. В конце января 1837 года в письме из Царского Села статс-дама Е. А. Соломирская, жена лейб-гусара полковника П. Д. Соломирского, писала своему отцу московскому почт-директору А. Я. Булгакову: «Все глубоко жалеют Пушкина и бедную жену».
Поскольку стихи распространялись в двух вариантах – без заключительных 16 строк и с ними, то первый вариант не вызвал особого осуждения высших сановников империи. Известно, что Бенкендорф эти стихи назвал «поэтической вспышкой», заметив Дубельту: «Самое лучшее – на подобные легкомысленные выходки не обращать никакого внимания, тогда слава их скоро померкнет; ежели
