Рунет. Сотворенные кумиры - Юлия Идлис

На сайте Vladimir.vladimirovich.ru появилась запись: «Я написал историю, а выкладывать на сайте не хочу — траур». Вскоре появилась еще одна запись: «А история актуальнаяЮ бладь»[71]. А еще через пять минут упомянутая история все-таки была выложена на сайт — с посвящением журналисту «Коммерсанта» Андрею Колесникову. В «Коммерсанте» от 7 сентября 2004 года вышел душераздирающий репортаж Колесникова о похоронах в Беслане и об официозном митинге, который попытались устроить во время этих похорон представители властей[72]. История Паркера была своего рода ответом на вопрос, заданный в конце колесниковского репортажа: почему люди от власти, приехавшие на массовые похороны детей, не повели себя как люди? История была такая:

«Однажды Владимир Владимирович™ Путин сидел в своем кремлевском кабинете и смотрел по телевизору похороны погибших детей в Беслане. По неширокой дороге к изрытому могилами полю двигалась плотная людская река, над которой плыли закрытые гробы. Лил проливной дождь. С краю дороги, в стороне от людей, стояла деревянная трибуна с красной полосой. На трибуне плечом к плечу стояли: глава Администрации Владимира

Владимировича™, Генеральный прокурор Владимир Васильевич Устинов, председатель Государственной Думы, андроид Борис Грызлов, председатель Совета Федераций, андроид Сергей Миронов, представитель Владимира Владимировича™ в Южном федеральном округе Владимир Анатольевич Яковлев, мэр Москвы Юрий Михайлович Лужков, губернатор Санкт-Петербурга Валентина Ивановна Матвиенко, президент Северной Осетии Александр Сергеевич Дзасохов, другие официальные лица. Мокрая охрана держала над собравшимися зонты.

— Мы будем искать тех, кто это сделал, — говорил Александр Сергеевич Дзасохов, — и тех, кто их направил, а пока не найдем, мы должны быть вместе и держать себя вруках…

«Интересно, — думал Владимир Владимирович™, глядя на выступающих, — почему в Москве — мэр, а в Санкт-Петербурге — губернатор? Вот все у нас так… бардак…»

Председатель Государственной Думы слегка наклонил голову к голове председателя Совета Федерации и что-то неслышно сказал, показывая рукой на заполненное людьми и могилами поле. Председатель Совета Федерации кивнул. Владимир Владимирович™ немедленно достал из кармана своего президентского пиджака телефон правительственной мобильной связи с двуглавым гербом вместо клавиатуры и нажал на нем единственную кнопку вызова главы своей Администрации. На экране телевизора глава Администрации Владимира Владимировича™ сунул руку за пазуху, достал оттуда такой же телефон и поднес его куху.

— Слышь, брателло, — сказал Владимир Владимирович™, - ты там проследи, чтобы эти умники кмогилам не поперлись. По грязи-то. Заржавеют еще…

Глава Администрации повернул голову к камере и еле заметно кивнул».

И только 4 сентября 2009 года, в пятилетнюю годовщину этой трагедии, похорон и истории про Владимира Владимировичатм и его «андроидов», выяснилось, что Кононенко способен относиться к человеческим трагедиям серьезно. Или — что был способен отнестись к ним серьезно тогда. А сейчас — просто пишет потенциально сверхпопулярный пост с интонацией горьковатых воспоминаний, как раз уместной в обсуждении того, что случилось со страной пять лет назад.

Мой Беслан

В сентябре 2004-го мы с женой приехали в акушерский центр на какое-то очередное обследование, жена была беременна. Мы паркуемся около этого центра, и я слышу по радио «Эхо Москвы» — там идет какая-то утренняя передача рекламная, тогда еще не было «Разворота» — ведущий вдруг говорит: «Вот принесли нам сообщение о том, что в осетинском городе Беслан неизвестные люди захватили школу во время линейки».

Тогда я работал главным редактором «Дни. ру», и всю неделю до этого мы писали о взрывах двух самолетов и возможных версиях. Потом был теракт на Рижской. Это все очень спрессовано было, на протяжении нескольких дней друг за другом, поэтому восприятие, как говорил Майк Науменко, было обострено.

Я немедленно позвонил в редакцию и сказал, что нужно обращать внимание на происходящее в Беслане. Причем неизвестно не было ничего: ни сколько там людей, ни что за люди, ни вообще, что творится, но очевидно было, что перед нами — большая история, потому что, опять же, параллель выстраивалась очень простая: Норд-Ост. Перед Норд-Остом тоже были отвлекающие теракты, взрыв около Макдоналдса наЮго-Западной.

Мы не то чтобы ждали того, что произойдет что-то большое, мы были к этому готовы бессознательно. Когда появилось первое сообщение из Беслана, то сразу же стало очевидно, что вот эта история будет очень важной.

Рыков быстро поднял сайт «Война. ру», у него был такой специальный домен, который использовался в случае конфликтов. Идея была до гениального простая: одна страница, на которую транслировался дайджест ссылок на все новости по теме. Смысл ее был в чем — когда начинается какое-то важное событие, не выстроенное по медийному плану, в первые часы существует информационный вакуум: то есть не известно ничего, но спрос на информацию колоссальный. Все уже поняли, что происходит что-то из ряда вон выходящее, и все хотят узнать, что там происходит, но новостей никаких нет. «Уронить» дайджест было фактически невозможно: сама по себе страница ничего не весит и может выдержать огромный наплыв посетителей.

«Война. ру» на второй день стал самым популярным сайтом в русском интернете.

Понятное дело, что весь первый день шел дым из ушей, выяснялись подробности. На второй день все стало очень походить на Норд-Ост. Я очень хорошо помню Норд-Ост, потому что, когда произошел этот теракт, у меня случилась почечная колика, и я весь Норд-Ост не спал из-за ужасных болей. Я круглосуточно сидел у телевизора, переключая каналы, и транслировал все, что там происходило, в «жж». Это был некий прообраз «Войны. ру». Тогда многие люди брали информацию о происходящем именно из моего жж.

В первый день Беслана была чудовищная информационная пустота, в которой мог каждый написать все что угодно, и этому поверят. Во время аварии на Саяно-Шушенской ГЭС было по сути то же самое: поэтому появились все эти флешмобы про «они там стучат», «давайте открывать плотину» и т. д. Полный информационный вакуум, никто не знает, что происходит.

Дальше информация по крупицам собирается, на место событий приезжают журналисты, и начинается вот самая страшная стадия во всех историях с заложниками — это ожидание.

Второй день был не менее сумбурным: приезжают какие-то люди, проводятся какие-то переговоры, вроде новостей много, но ничего радикального не происходит.

Потом, на третий день — штурм, слишком все неожиданно началось. Я поехал брать интервью у Алсу. Мы с ней сидим в офисе «Реал-рекордс», разговариваем, перед нами висит большой телевизор, на котором вдруг начинается стрельба — эфир же был, прямой эфир — вдруг начинают выносить каких-то мертвых детей… А яне осознаю, что происходит штурм: никто ведь не объявляет, что сейчас начнется штурм. Все сидят на ножах. Вокруг разлита тягучая такая тоска: там «заложники, заложники, сидят, им не хватает воды». Вдруг начинает штурм, которого все ждали, и ты не понимаешь, что происходит. Вдруг откуда-то начинают нести раздетых, раненых детей. А мы сидим, разговариваем и постепенно осознаем, что на самом деле происходит.

Третья часть развития сюжета очень была похожа на Норд-Ост. Похожа осознанием ужасности происходящего, уже постфактум. Потому что, как было с Норд-Остом: нам сказали «Произошел штурм, все захватчики убиты, погибло 30 человек». Ура, слава богу! Я тогда с утра писал восторженные посты о том, что я куплю сейчас флаг России, повешу перед домом и т. д. А потом начинаются подробности: на самом деле не 30, а 50, не 50, а 60, не 60, а 70, 80, 150 — и эта цифра растет в течение дня.

Так это было и во время Беслана: начался штурм, мы видим, что дети бегут, значит, дети освобождены. А потом вдруг выясняется постепенно, что на самом деле там погибло огромное количество людей, которые даже не успели выйти, которые в этом спортзале сгорели.

Мне кажется, за всю мою жизнь 3 сентября 2004 года было самым страшным днем в истории страны. Когда все — от самого последнего человека на улице до президента, который тоже не знал, что говорить, — вдруг осознали, что вообще-то настал конец. 180 детей гибнут в прямом эфире, на глазах у всей страны, и никто ничего не может поделать. Очень многие тогда почувствовали, что России больше нет, состояние полной потерянности было повсеместным.