Толерантность без границ - Наталья Куприянова

Витя догадывался, что Мира видит его насквозь – в проницательности ей не откажешь, – и боялся, что она может принять такое поведение за трусость, которую, конечно же, не простит. Но Мира не только не обвиняла его, но и, пожалуй, поняла. Только в самом начале она пыталась навязать ему своё видение этой беды. Почему-то она считала, что его постоянное присутствие может положительно повлиять… На что? Наоборот, в его обществе Мира постоянно плакала, говорила – о чём – он и понять не мог. А потом всё изменилось. Плавно или в одно мгновение, Витя не помнил… не заметил… Ни жалоб, ни просьб с её стороны, лишь отстранённость, которую, уже не победить. Вот и приходилось ему скрывать своё желание взять Миру за руку, потому что чувствовал, что ей это уже не нужно…

– Я так хочу, чтобы всё стало как прежде… Ты помнишь, как было?

Мира, не задетая даже слегка, осталась в своём мире, в своих мыслях, далёких и непонятных никому.

– Все лучшие воспоминания связаны с Ланой. Я помню, как она родилась, как училась ходить, как подарила мне на день рождения сделанную своими руками игрушку… А помнишь её в первый день первого класса? Как будто это было в другой жизни… – Мира отрицательно качнула головой. – Нет… Уже не будет как прежде… Никогда…

– Ведь у тебя есть ещё и я…

О том, что у неё была и есть только Вероника, Мира промолчала. Не время сейчас выяснять отношения.

– Поздно уже…

Витя похлопал ладонями по коленным чашечкам – не знал, как уйти без угрызений совести.

– Да, ты права… Пойду…

– Иди. Тебе рано вставать.

Витя прикоснулся губами к щеке, встал и растворился в тот же момент в небытие, оставив Миру гадать, а был ли он, или это очередная иллюзия.

Коридор пустовал. Никого. Совершенное одиночество, доставшееся Мире… как награда или как наказание? С минуту она ещё ждала неожиданного вмешательства и, соответственно, своего спасения. Но никто не появился даже мельком. Устав от вечного ожидания чуда, Мира добровольно заключила себя в крепкие объятия, принимая своё сиротство как неизбежность. Так она и сидела, размышляла о том, что исправить невозможно, и представляла мир за пределами этих стен. Она вдруг подумала, что успела подзабыть и отвыкнуть от повседневной жизни, которую оставила на далёком берегу, и этот берег, эта тихая гавань вот-вот скроется из виду. Она не давала на это своё согласие, впрочем, никто и не спрашивал. Но иного не дано, поэтому Мира, лишённая выбора, продолжала молча сидеть в своей лодке без вёсел, и наблюдать, как попутный ветер уносит её крохотный островок в открытое море, где нет спасения. Всё предрешено, всё известно наперёд: однажды случится шторм в десять балов, и волны накроют с головой, ко дну, навечно…

Нет. О будущем ни слова. Его нет. Его, похоже, не существует не только в её голове, но и в той параллели, о которой говорят как о неопровержимой действительности. И ни в какие игры её сознание с ней не играет. И не нагнетает. Просто Мира знает – неважно, откуда: когда чёрная шаль покроет поседевшую голову, конечно же, её тело продолжит волочить отмеренное кем-то существование, но душа отправится за утраченным счастьем. Сейчас, предоставленная самой себе, Мира ощущала, как то, что делало жизнь не такой нелепой, ускользает, просачивается сквозь пальцы, и удержать его нет ни единого шанса. Всё и все – взглядами или намёками – говорят, словно в унисон об одном и том же. Да так настойчиво, хотя можно уже и замолчать. Она знает: приговор давно вынесен, и запятая в нём стоит на своём месте. И вот сейчас он прочитан ею… В его правдивости Мира призналась себе без лукавства, преодолев свои страхи, чтобы больше не томили недосказанные, невысказанные мысли. Иллюзии остались на том берегу, куда она никогда не вернётся. Мира не любила слово «никогда», так же, как и не любила слово «всегда», считая эти наречия двумя крайностями, которые жизнь так любит опровергать. Но сейчас применение одного из них совершенно уместно. «Никогда уже не будет так, как прежде» – пронеслось в голове, чтобы это откровение запомнилось на все оставшиеся дни.

– Муж приходил?

Мира уткнулась в бледное лицо Ольги Николаевны и очнулась. Мысли оборвались, рассыпались. Снова их придётся искать по всем углам, собирать по фрагментам, склеивать…

– Да. Пришёл узнать, как дела.

– …Хорошо, что он пришёл. А то что-то я давно его не видела. – Ольга Николаевна присела рядом, и перед тем как посмотреть на Миру, разгладила складку на белом халате. – В такой момент… вам так необходима поддержка близкого человека. А муж… и есть близкий человек…

– По крайней мере, должен быть таким.

Так боязно смотреть на мир широко открытыми глазами. Из-за комплексов и фобий всегда хочется что-то подкорректировать самостоятельно, что-то приукрасить, а что-то и вовсе не замечать или найти оправдание. Выслушивая откровения матерей своих маленьких пациентов, Ольга Николаевна давно подметила эту тенденцию, которой были подвержены, как она считала, все. Но Мира, похоже, собиралась стать исключением, возможно, несвоевременным.

– …Мужчины по-иному переживают такие трагедии… Они ведь другие… По-другому видят этот мир, чувствуют и понимают совсем не так как мы… Порой им сложно выражать свои чувства, потому что они бояться показаться и нам, и себе слабыми…

– Больше понимания и терпения? Я стараюсь. Мне ведь совсем не хочется запомниться эгоистичной требовательной истеричкой.

– Этими качествами вы не обладаете. А почему запомниться? – удивилась Ольга Николаевна, но быстро добавила: – Извините, это не моё дело.

– Не переживайте. Это уже решённый вопрос, и он меня больше не волнует. Поэтому могу поделиться… с тем, кому доверяю… Какой бы ни был конец, а он почти на сто процентов известен, наш с Витей брак подошёл к своему логическому концу.

Ольга Николаевна опустила глаза, уйдя в себя на несколько секунд. А когда вернулась, сказала:

– Грустно, особенно сейчас…

Мира, чересчур спокойная, пожала плечами:

– Именно сейчас это стало так очевидно, что необходимость скрывать неприятную правду от себя отпала. Надоело притворяться, надоело врать, в первую очередь самой себе. Нельзя опускаться до такой низости даже когда кажется, что это оправдано нашими, часто притворными, стремлениями сделать чью-то жизнь лучше… Да, да, я знаю: это слишком категорично. Но я не собираюсь навязывать своё мнение. Я могу говорить только о себе и за себя. А я решила, что больше так жить не буду.

– Мира… – Ольга Николаевна замялась, обдумывая, что и как сказать. – Переживать то, что сейчас происходит, и то, что… предстоит пройти, легче вдвоём, чем одной.

– Одиночество… Его так боятся, так ненавидят… Избавляются от него любыми способами, и для этой цели все средства хороши.

– Человек по природе своей не может быть один…

– Но и в обществе нам сложно ужиться. Иначе откуда столько злости, столько ненависти друг к другу?

– Это от отсутствия счастья.

– Это не повод поощрять в себе эгоизм и равнодушие. Впрочем, счастье тоже не делает людей лучше…

– Может, это оттого, что сами люди не стремятся стать лучше?

– Может быть. Вот и я медленно погружаюсь во мрак, и мне всё меньше хочется с этим бороться. И не одиночество меня страшит. Меня пугает пустота, которая непременно придёт после того, как моя девочка уйдёт от меня…

– Мира…

– Не надо, не утешайте.

– …Вы же понимаете, что нужно жить дальше…

– Нужно? Кому? – возмутилась Мира. Вспыхнула, но на секунду. Потом понизив голос, добавила: – Не жалейте меня. Сожалеть не о чем. Не о ком…

– Это не так.

– Я знаю, что это правда, хоть и горькая. Мне уже сорок, а ничего толкового за эти сорок лет я не сделала. Ждала что ли своего момента? Вот теперь понимаю, что упустила его. А может, его вообще не было и не должно было быть. Я одна из миллионов, миллиардов, кто не оставит после себя ничего. Но это не было бы трагедией, если бы… Если бы не навязчивое желание сделать что-то стоящее. Не для себя, для других. И «спасибо» мне не нужно. Обойдусь… – Мира горько улыбнулась своей тени. – Моё время ушло. И в этом никто не виноват.

– Не говорите так. Вы не можете знать наперёд.

– Сегодня могу. Сегодня я почти что провидица. Ведь не сложно угадать будущее, которого нет. – Мира резко повернула голову, немного смутив откровенным взглядом. – Вот вы… Вы помогаете детям…

– Не всем…

– Но это не ваша вина. Вы стараетесь, вы хотите помочь…

– Это мой врачебный долг…

– Есть только долг совести, всё остальное ерунда. Если вы вдруг поменяете профессию, вы пройдёте мимо человека, нуждающегося в помощи?

– Нет.

– Потому что вам совесть не позволит.

Услышав шаги, женщины посмотрели в ту сторону, откуда они исходили, и увидели Альбину. Она подошла, спрятала руки в рукава и присела напротив.