Антитело - Андрей Тепляков

— Что за сундук?

«Он плохо выглядит. Он боится. За дочь, за себя. Боится».

— Когда я был маленьким, я боялся темноты…

Глеб быстро пересказал все, что говорил Аленке несколько дней назад. Он наблюдал, как морщины, собравшиеся на дядином лбу, разглаживаются — тот постепенно успокаивался, расслаблялся.

А это плохо.

— Но у Аленки это был не кошмар.

Дядя снова напрягся.

— А что?

— Я не знаю, что именно это было, но это лес. Или что там в нем сидит. Оно пыталось добраться до нее, а когда не вышло, воспользовалось мной.

— Но это глупо.

— Это совершенно не глупо. Это логично.

Дядя вздохнул и потер лоб.

— Я думаю, нам надо следить друг за другом. Особенно за тобой и Аленкой. Все время.

— Это не выход.

— Все это когда-нибудь кончится. Нам нужно переждать и быть осторожными. Это какая-то истерия. Она влияет на нас.

Голос дяди звучал так, будто он говорил сам с собой.

«Упрямый козел! Хотя…»

— Я, пожалуй, буду спать наверху. Комнату не закрывай.

— Дядь Сереж, я вам не враг. Сознательно, я никому не хочу причинить вреда!

Это слово — сознательно, само сорвалось с языка. Глеб замолчал.

— Думаю, тебе надо уехать.

— Но…

— Помолчи! Слушай меня! И ты, и я понимаем, что, оставаясь здесь, ты не можешь себя контролировать. А я не могу все время следить за тобой. Это невозможно.

— Не думаю, что до такой степени все плохо.

— Это не важно. Будет лучше, если ты уедешь. И для тебя, и для нас.

— Если бы не я, она могла бы пострадать! Ведь я научил ее этому приему с сундуком!

— Глеб, не обижайся, я в это не верю. И твоей заслуги не вижу. Я вижу, что ты сорвался. Вижу, что ты запугал Аленку историями про всяких чудовищ, и ей снится всякая дрянь. Лучше тебе уехать.

— Я в порядке!

— Да в каком порядке! Ты посмотри на себя! Подумай — бредишь какими-то чудищами, бросаешься на мою дочь, полночи вкапываешь кресты — ты подумай! Подумай об этом!

Спорить было бесполезно. Решение принято. Глеб хотел оправдываться, обвинения дяди были несправедливыми, обидными, но он не стал.

Он понимал, что отчасти дядя прав. И уехать отсюда — действительно хорошая мысль. В конце концов, проблема не только в лесе и чудовищах, проблема и в нем самом. Знахарка говорила так. И Настя хотела, чтобы он уехал. Так будет лучше. Но Глеб упрямо не хотел уезжать. На скрытом уровне сознания кипела работа, он снова и снова пытался найти аргументы, чтобы опровергнуть их слова. Доказать свою полезность. Убедить в своей необходимости именно здесь. Остаться. Это было жизненно необходимо.

— Оно не отпустит меня.

— Отпустит. Уже отпускало.

— Но я возвращался.

— Не имеет значения. Никто не знает, что ты собираешься делать. Вернешься или нет. Ты пройдешь и все. Мы все видели, как ты это делал.

— А как я доберусь до вокзала?

— На машине. Я тебе денег дам.

Дядя поднялся.

— Решено. Завтра ты уезжаешь.

— Но…

— Это все.

Он посмотрел на Глеба и осекся. Лицо парня преобразилось: стало другим — жестким, глаза сузились и горели злостью, как будто сквозь его обычный облик проступил другой. Чужой. Хищный. Стало страшно, захотелось выбежать из комнаты, лишь бы не оставаться с ним наедине. Спрятаться. Сергей моргнул, и наваждение исчезло. Перед ним снова был Глеб, испуганный, обиженный и прежний.

«Вот ядрить твою! Самому уже начинает мерещиться всякое дерьмо!».

— Пойдем спать. Поздно уже.

Глеб улегся в кровать, чувствуя себя совершенно разбитым. Некоторое время он слышал, как в соседней комнате ходит дядя; скрипнула дверца шкафа; из окна потянуло прохладным ночным воздухом. Наконец всякие звуки прекратились, и дом погрузился в тишину.

Глебу не спалось. Он лежал, уставившись в потолок, не смея пошевелиться и боясь закрыть глаза. Сегодня он впервые ясно и недвусмысленно ощутил внутри себя конфликт двух состояний, ощутил свою ведомость. Прислушиваясь к себе, он пытался почувствовать внутри чужое присутствие, со страхом и любопытством заглядывал в укромные уголки собственного «Я», готовый к тому, что в любой момент может обнаружить что-то чужое, черное, обернувшееся кольцом вокруг сердца, сверкающее отвратительными красными глазами.

«Не думай об этом! Не думай! Ла-ла-ла-ла!».

«Как легко я теряю контроль над собой. И как скоро это произойдет опять?»

Нужно было уезжать. Пока еще можно. Бросить все и бежать, иначе случиться настоящая беда, и уже ничего нельзя будет изменить.

«Дядя прав — сто раз прав!»

Но стоило только задуматься об отъезде, как к горлу подступали слезы. И сквозь них Глеб отчаянно убеждал себя:

«Я уеду! Уеду! Мне нужно уехать!»

Повторял это, как молитву.

Он вспомнил про Настю, и все внутри сжалось.

«Я не хочу!».

Легкий ветер на коже.

«Надо взять себя в руки!»

Его руки на ее шее…

Глеб закрыл глаза.

Тихий треск. Тишина и снова треск. И еще. Где-то далеко на улице. И снова. И опять.

Он встал с кровати и подошел к окну. Ноги гудели, словно по ним ползали пчелы. Луна так и не появилась, и поле окутывала густая темнота. Снова послышался треск, негромкий, но вполне отчетливый. Откуда-то со стороны леса.

Глеб повернулся, собираясь разбудить дядю, но передумал. Он стоял и слушал.

«Как будто ломаются сухие ветки».

Так прошло десять минут, а потом звук пропал и больше не повторялся.

Еще долго после этого его донимали кошмары: неясные тени шныряли по комнате; тихо шурша, что-то подбиралось к кровати; шаги — кто-то ходил по дому.

Глебу приходилось вновь и вновь убеждать себя, что там ничего нет, что это — лишь игра воображения. Но страх окутывал его, и, скрипя, открывался и закрывался сундук. Открывался и закрывался.

«Я уеду, и все закончится. Для меня все закончится. Все забудется».

Эти мысли приносили облегчение и еле заметный привкус сожаления, как о чем-то таком, что навсегда останется в прошлом и к чему уже не вернуться. Никогда.

Наконец, он уснул.

В лесу снова раздался треск, но никто не мог его услышать.

Глеба разбудил яркий солнечный свет, ручейками струящийся из окна. Он прикрыл глаза рукой и некоторое время лежал так, прислушиваясь к звукам дома. Спать больше не хотелось. Страницы памяти, одна за другой, возникали перед внутренним взором, восстанавливая события вчерашнего вечера: Аленкины крики, какой-то чудовищный срыв, испуганный дядя — каждое новое воспоминание как будто стремилось превзойти предыдущее — все хуже и хуже. Глеб отбросил одеяло и сел на кровати.