В грозу - Борис Семёнович Неводов

встревожило душу. Ах, если бы все снова повторить, разве она бы поступила так, как поступила тогда. Она мысленно беседовала с Максимом, рассказывала, как научилась работать, какой стала примерной трактористкой.

«Трактор теперь знаю хорошо, Максимушка, можешь у Смородиной спросить, ни одной аварии не допустила. Посмотрел бы, как стараются наши девушки».

Тут, в степи, и нашла ее однажды Ксаша; принесла из дома крынку молока и лепешек.

— Еле разыскала, куда забралась.

— Грустно мне, Ксаша, точно кусочек сердца оторвал и увез с собой Максим. Девушки дурят, песни поют, а мне реветь охота. Уговорились: пойдет в бой, про работу вспомнит. В последний раз писал — скоро, мол, сенокос начинается, ты, Сашенька, не подведись. В наступление пошли, ясно. И с тех пор — ни одного письма. Отчаянный такой, разве уцелеет. При расставании просила беречься, он как закричит на меня: трусом не буду!

— Сиротки мы с тобой. Помнишь, зимой приезжала я к вам в гости, посмотрела на вашу жизнь с Максимом, позавидовала. «Вот, думаю, счастливица, ни беды, ни горя не знает». А счастье с горем на одном полозу едут. Прости меня за те думы. Человек завистлив, когда его беда коснется.

— А я знаешь что, — Сашенька подбирала слова, — нет, я бы не завидовала чужому счастью. Нам его так мало дано, так редко видеть приходится. Я бы радовалась счастью других… Что мать делает?

— То же, что и раньше. Домой собирается, детишкам белье чинит. Камыш режут у пруда, хотят ферму крыть… Валюшка поправляется, бегает уже. Мать на нее теперь, после болезни, не надышится. Вчера в детский сад отвела. С Алексеем из-за этого поругалась, не хотела в детский сад посылать, а Алексей говорит — вы портите девочку своими заботами, она поэтому и хилая.

— Алексей все на мельнице?

— Нет, уже молотилку для колхоза ремонтирует. Написал в военкомат, на фронт просится, а Червяков уговаривает остаться, хочет его механиком устроить.

— А у тебя как дела?

— Занятия в школе кончились, каникулы, какая моя жизнь! Домовничаю, тоскую…

Ксаша опустила голову. Сашенька обняла ее за плечи, притянула к себе, так и сидели в степи, тесно прижавшись, одинокие, тоскующие молодые женщины.

В самый сенокос от Максима пришло письмо. Очень удивило оно Сашеньку. Писал не сам он, а, по его просьбе, какая-то медицинская сестра Клаша и тон письма необычный, ласковый, задушевный. Что-то скрывал Максим, о чем-то не договаривал, к чему-то готовил.

«Сашенька, я ранен, лежу в госпитале. За мной заботливо ухаживают и это облегчает мое положение. Ты должна знать, Сашенька, что, видимо, я на всю жизнь останусь с большим физическим недостатком. Не плачь, не горюй, Сашок, ты ничем мне не поможешь, только себя замучаешь. Что делать — судьба такая. И себя не принуждай, спроси свое сердце, совесть свою спроси, как они тебе скажут, так и поступай. Не сговоримся, пойдем дальше каждый своей дорогой, и я в обиде на тебя не буду. Доктор говорит, медицина иногда делает чудеса, но я чувствую, доктор ошибается, меня он не обманет, и я не хочу обманывать тебя».

В конце письма Максим робко просил навестить его: лежал он в госпитале в областном приволжском городе.

Неясные намеки на разную судьбу и то, что писал не сам, испугало Сашеньку. Она только что вернулась с поля, с ночной смены. От бессонной ночи резала глаза, слегка болела голова. Надо бы лечь, отдохнуть, а она, даже не позавтракав, сбросила комбинезон, торопливо умылась и отправилась в село. Шла быстро по наезженной степной дороге, не замечая ни ярко светившего солнца, ни пестрого разнотравья, растущего в степи, не слыша пения птиц. Она была в смятении и тревоге.

«Если без руки или без ноги, ну написал бы, глупый, разве я его брошу… Что такое с ним случилось? Посоветуюсь с матерью, она рассудит, скажет, что делать».

Вновь, как и в полузабытые детские годы, когда ее обижали в забавах на дворе и она, со слезами на глазах, прибегала к матери, ища у нее утешение, так и сейчас надеялась Сашенька найти у матери успокоение и совет.

Анны Степановны дома не оказалось.

— За речку ушла с доярками, — сообщила Ксаша, — траву косит.

— И она косит?

— Помогает… От Максима письмо получила! Ранен? Ну, вот видишь, все обошлось благополучно.

— Ах, не знаю, ничего не знаю, — с несвойственной раздражительностью сказала Сашенька.

* * *

Первой рукой шла Катерина. Подавшись вперед всем туловищем, широко расставив ноги, она сильным взмахом, по мужски закидывала в сторону косу и, быстро наклонясь, опускала вниз. Ровным срезом ложилась у ее ног подкошенная трава. Следом за Катериной двигалась телятница Палага, потом еще несколько женщин, которых издали Сашенька не узнала. Мать она увидела среди согребальщиц. Валушки лежали ровными рядами, и луг походил на военный бивуак, какой Сашенька видела однажды в детстве у себя за городом.

Катерина дошла до края загона, вскинула на плечо косу, сняла с пояска смолянку, начала точить. Коса зазвенела, ее зеркальная гладь ослепительно блестела на солнце, издали казалось, с плеча Катерины стекает отливающая струя воды. И эта мирная сельская картина, и теплое солнце, и запах сена, все такое обычное, будничное, далекое от того, что делалось на фронте и чем было проникнуто письмо Максима, все это подействовало успокаивающе на Сашеньку. Она, забыв про письмо Максима, забыв свою тревогу и душевное смятение, расставила руки крыльями и побежала с холма вниз в лощину, где косили женщины.

— Мама, мамочка!

Маслова прекратила согребание, защитила ладонью глаза от солнца, на ее загорелом, потемневшем лице появилась улыбка:

— Прилетела, стрекоза, а ну, бери грабли, помогай.

— Мамочка, золотая!

Сашенька подбежала, порывисто обняла мать, выхватила из ее рук грабли — и вот опять прежняя Сашенька, какой ее все знали. Она ловко, быстро согребала траву, без умолку болтала:

— У вас весело, все вместе, а у нас уедешь на тракторе километра за два от стана, степь — и ты одна. Как в море на лодке. Скучно!

— День покланяешься и здесь покажется невесело, — сказала работавшая рядом Ольга.

— Нет, тут лучше, я бы согласилась поменяться, у граблей ни свеча не лопнет, ни подшипник не расплавится, согребай, пой песни. Зачем такую траву косите, один бурьян. В степи лучше.

— На силос, доченька, зимой коровы спасибо скажут.

— Ой, зима! — Сашенька тряхнула головой — как вспомнишь, сердце ёкает.

— Не нравится наша зима? — спросила Ольга.

— Бураны страшные, холодно.

Маслова любовно смотрела на Сашеньку: хорошая выросла доченька. Такой резвушкой и она была когда-то.

Дошли до края загона. Сашенька первая упала на