В грозу - Борис Семёнович Неводов

привратницей на второй этаж. Длинный коридор, по обе стороны двери, двери.

— Направо по коридору, крайняя дверь, семнадцатая палата. Там твой Максим, ступай.

Сашенька пошла по коридору. Он ей показался длинным, длинным. Ах, как сильно билось сердце, как дрожали руки. Сейчас она увидит Максима… Пятнадцатая палата, шестнадцатая, вот и семнадцатая. Дверь полуоткрыта. Сашенька рукой тихонько толкнула дверь, вошла. В палате полумрак, окна занавешены темными шторами. Двумя рядами вдоль стен стоят белые кровати, покрытые белыми простынями, и на них, сливаясь с простынями, тоже белые-белые существа. Сашенька не увидела, догадалась — раненые. От окна к ней навстречу неслышно приблизилась женщина, тоже вся в белом, и тихо сказала:

— Вторая кровать от окна. Он ждет.

«Сестра, та, что писала письмо», — мелькнула мысль.

Сашенька стояла посреди палаты, всматривалась в лежащих на кроватях раненых и испытывала ощущение человека, глянувшего вниз с высокой колокольни: в голове туман, нехорошо, того гляди — упадешь. Где же Максим?

— Максимушка, — тихо позвала.

И в ответ услышала знакомый зовущий голос:

— Сашенька!

Это сказал Максим, она слышала его, но где же он? На койках лежали какие-то странные тела с белыми пугающими шарами марли вместо голов. И она еще раз спросила?

— Максимушка, где ты?

— Сюда, иди сюда.

Голос раздался от окна. Она медленно пошла на зов и остановилась. Жестяная банка с медом выскользнула из рук, с грохотом упала на пол, покатилась под кровать. Нагнуться, поднять — нет сил. Шаг сделать — ноги к полу пристыли. Слово вымолвить — язык отнялся.

— Сашенька, дай руку.

Некое существо с таким же, как и у других, огромным белым шаром из бинтов вместо головы протянуло в ее сторону руку. Это и есть ее Максим? Она вздрогнула, повернулась и, не видя ничего, не видя двери, шатаясь, направилась прочь из палаты. Слезы душили ее, она боялась разрыдаться. Скорее, скорее из палаты. А голос Максима звал:

— Где же ты, Сашенька, иди сюда!

В коридоре она бессильно прислонилась к стене и разрыдалась.

— Тише, он услышит.

Около нее стояла сестра.

— Успокойтесь, вы только его разволнуете. Возьмите себя в руки.

— Я не буду, не буду.

Сашенька всхлипывала, старалась унять спазмы, грызла зубами носовой платок.

— Почему у него вся голова забинтована?

— Не голова, а глаза.

Сашенька прижала руки к груди и прерывающимся от волнения голосом спросила:

— Но почему глаза?

Сестра дотронулась до ее руки.

— Разве вы не знали: Максим ослеп.

Стена качнулась, переплет окна стремительно и безудержно понесся навстречу.

— Ой!..

— Что с вами? — испуганно вскрикнула сестра и подхватила падавшую Сашеньку.

* * *

— Я не могу, не могу его так оставить, это было бы подло и низко. Боже мой, чего больше всего боялась, то и случилось. Ослеп! Но он не виноват, он — герой. Он рассказывал, как загорелся его танк, а кругом были немцы, и он мчался в горящем танке и давил их. Как это все ужасно!

Сашенька сидела за столом в квартире привратницы, где временно поселилась. Был вечер, в раскрытое настежь окно тянуло теплым воздухом.

— В такие годы! Бедный мой Максим. — Сашенька хрустнула пальцами, — вы не знаете его, он на месте не мог усидеть, всегда что нибудь делал, а теперь…

— У моей подруги брат тоже ослеп, — сказала сидевшая у окна дочь привратницы Нина, — тоже плакали, жалко, конечно, а потом привыкли. Книги научился переплетать, работает, ничего.

— Книги переплетать… Значит, он должен в городе жить. А он деревню любит, он машины любит, он с детства на земле сидел. В деревне слепому разве найдут дело.

— В городе для слепых специальные школы, — отозвалась привратница, — сапожники есть, музыканты, целый оркестр слепых. Сама видела, кого-то хоронили, а они идут за гробом, друг за дружку держатся, в трубы гудят. Слепой — не зрячий, конечно, но у нас и для слепых работа найдется. В госпитале еще подучат.

— И мне надо тут оставаться, не думала, не гадала. Себя теперь устраивать как-то надо.

— Это не трудно, на любой завод, хоть на наш ступай, примут. Хочешь, я с начальником цеха поговорю? — предложила Нина.

— Примут?

— У нас хорошо. Номерной завод — и снабжение, и заработок приличный. Я второй год, а уже по четвертому разряду.

В тот же вечер Сашенька писала матери:

«Решила остаться в городе, пойду на завод, на котором работает Нина, дочь моей хозяйки. Не могу иначе поступить, мамочка. Должна быть там, где будет мой бедный Максим. Доктор говорит — нужно сделать какую-то операцию и, может быть, вернется зрение. Но я думаю утешает только. Уже два месяца Максим с повязкой на глазах. Он не горюет, он шутит: «Погоди, Сашенька, мы еще с тобой в жмурки будем играть, я всегда тебя найду». Славный мой, родной Максим, разве могу его бросить, когда беда такая случилась. Ты бы тоже так поступила, правда? Он такой беспомощный, хуже малого дитяти».

Ее рука быстро водила перо по бумаге, глаза туманились от слез. Все-таки Сашеньке и себя было жалко.

IX

Еще одна беда постучалась в дом, и Анна Степановна почувствовала, как она устала от всего, что пришлось пережить за этот год. Временами испытывала странную душевную пустоту и безразличие ко всему, что происходило вокруг. И казалось, уже ничто больше не может взволновать и тронуть ее.

«Старею, — подумала она о себе без всякой горечи, как о постороннем человеке, — и нервы не те и вся будто обмякла».

Приходила тетка Наталья, плакала, по-бабьи причитала:

— Глазоньки мои ясные, закрылись на веки.

Маслова сурово остановила:

— Не вой, не покойник. Слепой да живой. Иные матери совсем сыновей лишились.

— Как же без глаз, словно в потемках, солнышко не видит.

— Сашенька солнышко видит, а ей не легче.

— Сюда бы приехали, как-нибудь прокормимся, я бы и обстирала и обшила.

— Максиму тут делать нечего. Тут он обуза, в тягость и себе и людям, а в городе ремеслу обучат, Сашенька пишет.

Наталья вытирала фартуком глаза, горестно вздыхала:

— Какой же матери сын в тягость, что ты, Анна Степановна.

Обычно сдержанный, спокойный Алексей ходил нахмуренный и раздраженно говорил:

— Какое кому дело, что у меня нога короче. «Годен в нестроевые». Да я сам лучше знаю, на что я годен. Еду на фронт, решено.

— Куда тебе хромоногому.

— Мать, прошу тебя не сбрасывай меня со счетов. Я пригожусь. Наблюдателем могу быть, боевую машину поведу, начальником штаба полка. Дел найдется. Ну, что говорить, — еду.

Маслова безнадежно махнула рукой.

— Делай, как знаешь, не маленький.

Она попрежнему ходила на стойбище, доила коров, помогала дояркам