Тильда. Маяк на краю света - Кейт Андерсенн

Кастеллет встал и прошелся по поляне туда, сюда, заглянул вниз с обрыва. Вернулся и ткнул туда, где заканчивалась земля:

— Пусть ждут там. Мы нырнем отсюда.

Мы так и вскочили на ноги все разом.

— Что⁈.

— И у меня есть серебряное кольцо. Мы можем объявить на празднике, что еще не поженились. Скажем, что дадим обеты перед алтарем. И… сиганем на глазах у всех. Очередной побег века, а, Ро?

Аврора обхватила себя за плечи. Фарр сдвинул брови. Подошел к обрыву, заглянул. Смерил Чака взглядом. Посмотрел на меня.

— Напишешь Риньи, Тиль?

— Но, Фарр… — голос зари дрожал.

— Даже если туземцы станут подозревать нас в чем-то, то никто не станет ожидать, что мы прыгнем с обрыва. А там — глубоко. Можете сами посмотреть.

Я отерла лоб.

* * *

С наступлением темноты Фарр определял наше положение по звездам, чтобы соотнести его с картой, изображенной на алтаре. Созвездие Русалки почти у самого горизонта вместо зенита в столь ранний час говорило о том, что тайфун занес нас гораздо дальше, чем мы добрались бы своим ходом в два дня. Мы находились примерно на той же широте, куда доплыл в свое время Фарр, только сильно западнее.

— Думаешь, это значит, что солнечный ветер… скоро проявит себя? — спросила я, намечая на карте параллели.

Фарр покачал головой.

— Островитяне говорили про «край авроры бореалис», значит, это еще не здесь. Да и слишком тепло для полярного сияния. Но, возможно, скоро.

Я кивнула, снова устремила взгляд к небу. Посмотрела на свои наброски — в свете костра было видно очень неплохо.

Костер должен был служить ориентиром для «Искателя», на который еще засветло была отправлена Голубинка. Поддерживать огонь придется до утра — на всякий случай.

Ро и Чак все сумерки в поте лица трудились над откалыванием куска алтаря, а сейчас, после успеха, присоединились к мирно сопящей Фриде: Чак должен был нести дежурство перед рассветом. Лихорадка у нашей юной подопечной отступила, и можно было надеяться, что на рассвете цитрусовое зелье и вправду поможет девочке хотя бы выглядеть здоровой.

Аврора уснула, свернувшись счастливым комочком под изгрызанным рыбами-ножницами плащом Фарра. Кастеллет подложил руки под голову, вытянул ноги и подставил лицо звездному свету. Я засмотрелась на него, отрывая карандаш от бумаги. Отблески огня, отражаясь от алтаря звезд, падали на рыжие волосы, и ящерицу, пригревшуюся на груди. Выглядели оба во сне милыми, безобидными и даже… честными.

Я поняла, что губы поползли улыбкой, только когда услышала позади тихое:

— Тиль… ты правда его любишь?

Братишка Вайд накинул мне на плечи свой дублет и подсел к огню напротив, оставшись в одной рубашке. Пламя плясало прямо на его сурово поджатых губах, но только что прозвучавший вопрос был… заботливым? Взволнованным?.. Я горько расхохоталась, запрокидывая голову к звездному небу. «Любишь»?.. Надо же спросить такое. Еще и кто бы спрашивал.

— Что есть любовь, Фарр?

— Тиль, я…

Я мотнула головой и отложила блокнот. Подперла подбородок руками, подтянула спадающий дублет на плечи.

— Нет, вот серьезно: ты любишь, ты любИм — кому знать, как не тебе? Что есть любовь?

— Ну… — Фарр замялся, — это сложно объяснить, Тиль.

И сделал непроницаемое лицо. Но было поздно, меня уже охватил азарт: как темная светлость выкрутится из столь щекотливой темы? Врать он не станет — я знала.

— Ну, давай же, — подначила я.

Фаррел помешал ветки крепкой деревяшкой, заменившей нам кочергу. В небо, к созвездию Единорога вырвалась стайка искр. Я взялась за дольку запеченного желтого фрукта: остатки нашего шикарного обедо-ужина.

— Любовь — это когда кто-то становится для тебя особенно важен. Когда… ее улыбка значит все на свете.

И у самого рот поехал от уха до уха, когда скосил глаза не жену, разметавшую светлые волосы по темной в ночи траве.

— Но ведь она постоянно выводит тебя из себя. Почему ты позволяешь ей? И — так было с самого начала. Почему ты позволил ей то, чего не позволял никому? Почему не возненавидел, а полюбил?

Фарр поиграл желваками.

— Я не ненавижу, — проговорил он медленно. — Хотя и не сердиться не могу.

Я сгрызла сладкие остатки и облизала пальцы один за другим. Отерла о траву.

— Она тебя чем-то покорила еще до того, как ты понял, не так ли? Вопреки всякому здравому смыслу, которого в тебе хоть отбавляй.

Вайд тихо засмеялся в темноте ночи.

— Тиль, у тебя ведь был только тот трактат о буллинге.

— Мне хватило. Видишь ли, дорогой брат… Когда кто-то случайно попал тебе в сердце, даже если ты против… Даже если ты не делал для этого ничего… Это ты называешь любовью? Допустим. Мы не имеем влияния на то, случится она с нами или нет. Мы в ней не виноваты. Но зато можем влиять на то, что с нею сделаем. Если бы Ро выступила против империи, заняла сторону Жан-Пьери, что сделал бы ты?

— Этого ведь не случилось.

— Фарр. Ответ. Выбрал бы Ро или империю?

Мы словно вернулись в нашим урокам во дворце. Он помрачнел.

— Ты сама знаешь.

— Да. Мы с тобой из того города, в котором долг важнее чувств, а потерянные шансы — дело привычное. Мы иногда даже не догадываемся, что что-то потеряли, и почти всегда уверены, что оно того стоило. Ты бы вспоминал о ней, тебе было бы больно, но… стал бы ты несчастлив навсегда?

— Меня пугают дебри твоего сознания, Тиль.

— Это незамутненный разум, а не дебри. Ты бы сам выбирал, опять же: быть счастливым или скиснуть навсегда. И — уверена — ты бы ни за что не выбрал второе. Чувства — дело преходящее, Фарр, и мы с тобой оба это знаем. Над их появлением мы не властны. Но над тем, будут они жить или нет — еще как. Их можно заставить пройти, если это необходимо. Игнорировать, как демонов. Лицезреть с земли, как созвездия Несуществующих Созданий, — я ткнула пальцем в небо. — Так что кому какая разница, люблю я или нет. Я — то, кем я сама решу быть. И явно не несчастно влюбленной.

— Ты не справишься, — вмешался бессмертный мотыль.

Я попыталась его прихлопнуть, но ожидаемо ничего не вышло.

— Ты права, Тиль. Но, знаешь… несмотря на то, как я злюсь на Аврору… гораздо чаще,