Любовь, Конец Света и глупости всякие - Людмила Сидорофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На диванчике спал маленький Ося, заботливо укрытый теплым верблюжьим одеялом.
— Ты знаешь, шерсть для этого одеяла я с верблюда сама состригала.
— Неужели? Одна? И где же, в московском зоопарке? — прищурилась Танька.
— Да нет, не одна... но слишком давно это было... на Иссык-Куле.
***
Обретшие память брутяне сосредоточенно маршировали по направлению к метро. Несколько станций на их пути перекрыл ОМОН, во избежание столпотворения и беспорядков. Брутян это не смущало: все равно вся Магия Москвы в ту ночь была только в центре, и экспроприировать ее они могли сразу всю целиком, стоило им лишь вовремя достичь окраины города и передать сверхскоростной сигнал на Брут. Приборов и оборудования у них больше не было: гномы всё уничтожили, но для межпланетной связи нужен был лишь большой коллектив да высоковольтные линии, растянутые поперек подмосковного поля. Как только на Бруте сигнал получат, вся оставшаяся Магия навсегда исчезнет с Земли.
— Ну что же, мероприятие можно считать успешным, давайте седлать коней? — шутливо предложил коллегам «дворник» Амвросий, глядя в затылки инопланетян. — Землянам нравятся зрелища, так пусть же последнее оправдает их представления об Апокалипсисе. Это хорошо, что они придумали лишь четырех всадников, а то лично я не большой любитель верховой езды.
***
— И ты каталась верхом на верблюде? — спросила Танька, не отрывая носа от Варвариного виска и иногда тихо и нежно касалась губами ее щеки.
— Ага, Танька... — замирая от этих прикосновений, Варвара прерывала и без того сбивчивый рассказ. Вовсе не хотелось вдаваться в детали о «прекрасном незнакомце», и, пока они сидели при свечах, она успела поведать множество предысторий: про первый танец с высоким Володькой; про Сашку, с которым лишилась невинности; про месяц на Иссык-Куле, где на несколько километров вокруг никого-никого не было, кроме нее и Андрея, и было жарко-жарко, и можно было не надевать одежд...
— А вот скажи мне, — шептала Танька в самое ухо, слова ее угадывались, скорее на ощупь, нежели на слух, — была ли ты счастлива, когда танцевала с Володькой?
— Танька... Не знаю. Это вообще-то забавно так было.
Он был самый высокий десятиклассник в школе, и многие девочки были в него влюблены. Пришли мы с подружками на танцы для старшеклассников, у стенки стоим, вдруг смотрим —Володька идет в нашу сторону. Девчонки мне говорят: «Он на тебя смотрит. Повезло тебе, он если кого приглашает, то весь вечер только с нею одной танцует и провожает потом». А я говорю: «Глупости…» Но он действительно меня пригласил, и я не представляла, о чем можно с ним говорить. И потому сказала: «Ну ты и длинный...» Он мрачно посмотрел сверху: «Сама, можно подумать, короткая...» И уже было понятно, что танцевать больше не пригласит. Девчонкам потом узнать не терпелось: «Ну как? Ну как?» Я ответила: «Фи! Чего в нем такого? Я ему больше меня приглашать не разрешила. Зачем он мне? Я, когда иду по улице, и так все от меня отпадают и у краев дороги в штабеля складываются».
Варвара улыбнулась, почувствовав, как возле ее уха Танькины губы растянулись в широкой чеширской улыбке.
— А когда тебя Сашка лишал невинности, ты... была счастлива?
— Танька... Ты знаешь, я вообще-то невинность аж в два приема теряла.
Чеширская улыбка растаяла на Варвариной щеке:
— Такое бывает?
— Ага.
Сначала мы поехали на дачу что-то отмечать вчетвером: я, моя подруга Маша и двое Сашек. Впрочем, одного из них, кажется, звали Пашкой... ну да это неважно. И все напились. Своим мамам мы позвонили с почты и заплетающимися языками сообщили, что поезда не ходят, произошла авария, вот когда всё починят, мы и вернемся, завтра, то есть. Мамы не поленились позвонить в железнодорожную справочную и узнать, что ничего не сломалось, но достать-то нас они все равно никак не могли... Ну, и мы ночевать там остались.
— И что же — все вместе легли? — Танька оторвалась от Варвариного виска и смотрела ей в лицо черными глазами, в зрачках прыгало отражение огненных языков дракона.
Там было две кровати. На одну легла Маша со своим Сашкой, на другую — я со своим. Я заснула немедленно, но, как выяснилось потом, Сашка уверен был, что мы с ним занимались всем, чем в кровати положено... Но я того не заметила, потому что заснула. А во сне его на пол спихнула, он так и не смог меня разбудить и потеснить, спал на стульях, никакого шока от происшедшего я утром не испытала.
— А при вторичной попытке?
Вторая попытка была через месяц. Сашка меня к себе домой позвал, когда родителей не было. Мы начали целоваться и постепенно переместились на родительскую кровать. Она была двуспальная, накрытая персидским ковром. И он таки сделал «это». А потом как заревет! Плакал, прямо заливался слезами, говорил, что он думал, будто я уж давно не девушка, только поэтому на «это» пошел, а раз случилось наоборот, значит, я его брошу. Что за фантазия странная, до сих пор не могу понять... А сама совсем не расстроилась, только сказала ему, что не надо рыдать, лучше холодной воды принести, а то мама за испачканный кровью ковер отвинтит ему голову. Ну и он успокоился...
— Варвара… а с тем Андреем на Иссык-Куле ты... была счастлива? — Танька поглаживала Осину спинку сквозь толстое верблюжье одеяло.
— Танька...
С Андреем мы тогда только-только заявление в загс подали и отправились на Иссык-Куль, поселились в палатке там, в заповеднике. Поблизости ни одного человека не было, только мы двое... Жарко там было до невозможности, одежда казалась лишней, мы ее почти и не надевали, хотя вроде бы не имели склонности к эксгибиционизму, но там это было совершенно естественно... Мы с ним вино не пили, табак не курили, не потому, что пожара боялись, а просто заняты были всякими глупостями... Ну, в общем, нам хорошо было вдвоем, можно сказать, все равно что в раю побывали. А потом мы вернулись в Москву... В первый же день ко мне прискакала в гости подруга Маша и немедленно сообщила, что после того, как мы с Андреем уже заявление в загс подали перед поездкой на Иссык-Куль, он, оказывается, ее невинности лишил...
***
На Пушкинской целая орава девиц в бикини, ажурных чулках, с заячьими ушками на головах и круглыми пушистыми хвостиками на попках, эротично двигалась в свете факелов под бешеный барабанный ритм. Подтягивающиеся к площади с разных концов мужчины замирали на месте с широко открытыми от восторга глазами и ртами. Только брутяне шли строем мимо, сквозь петарды и зрелища, словно врангелевские офицеры под ураганным обстрелом, не сутуля плеч.
***
На маленькой кухне, освещенной свечами, Варвара тем временем вспоминала, как когда-то с друзьями они собирались на квартире у пианиста Эдика. Пили там кофе, а иногда шампанское. И приходили еще музыканты, вместе с Эдиком играли джаз, гости шумели, и было дымно, было тесно, и было жарко. Сварливая бабка-соседка звонила в милицию с жалобой: «У этих опять сергии[56]!» Являлась милиция, и вся «сергия» замирала за запертой дверью, гасила свет. Милиция толклась на лестничной площадке, стучала, грозила и уходила — оснований ломать дверь не было.
***
— Придется на время включить электричество, иначе не будет работать метро, — заметил Лукьян, — брутяне до поля таким образом к утру не доедут!
Над станцией «Маяковская» ярко вспыхнула большая «М», распахнулись стеклянные двери под светящимся табло «Вход», и брутяне промаршировали внутрь организованным строем.
***
На кухне стало светлее от уличных фонарей и соседских окон. Но Варвара и Танька так и сидели, электричества не зажигая, хватало свечей и тепла объятий. До сих пор ни слова не было сказано о «незнакомце», и ни одного вопроса не прозвучало о нем. Танька лишь слушала и время от времени дышала в ухо: «А тогда? А тогда — ты была счастлива?»
— Я много раз в жизни была счастлива, Танька. Были моменты, когда, можно сказать, изнемогала от счастья.
— И какой момент был для тебя самым-самым… — Танькин нос больше не терся о Варварин висок, а тихонько давил на переносицу, и в глазах напротив больше не было видно отражений свечей, только глубокие и огромные — насколько хватало поля зрения — зрачки.
Варвара затаила дыхание. Ответ отпечатался влажным следом на Танькиных губах:
— Танька... сейчас...
Ожидание и напряжение, копившееся целую вечность, невообразимая нежность и неутолимая страсть — все, что отношения не имело ни к какому Здравому Смыслу, выплеснулось наружу из двух сблизившихся фигур, прошло рябью по квартире и просочилось на улицу. Небо над Варвариным домом озарилось сиянием Авроры. Волна Магии поднялась и пошла в центр города, нарастая и расширяясь, подхватывая на пути всплески, всколыхнувшиеся от празднующей толпы. И пока эта волна не достигла метро «Маяковская», обслуживание скопившихся в кассовом зале пассажирских масс проходило без сучка, без задоринки: дисциплина разумных брутян отрезвляла даже самых пьяных, и все послушно становились в очередь, строго, как на параде, в колонну, держа равнение в затылок. Здравый Смысл на корню гасил беспорядки, пока не столкнулся с волной — и сразу все сбилось.
