Страшные сказки Бретани (СИ) - Елисеева Елена

Позже она ещё не раз тянула время, избавляясь то от сапог, то от чулок, то от платья, пока в конце концов не осталась в одной рубашке и паре нижних юбок, даже без корсета. Её полуголое тело ничуть не смущало духов, но очень смущало её саму. Прижав руки к груди, чтобы хоть как-то прикрыть её (хотя прикрывать там, по правде говоря, было особо нечего), Эжени осматривалась в поисках Леона. Она видела его этой ночью ещё несколько раз: то сидящим у старого раскидистого дуба, то в объятиях рыжеволосой девушки, меняющей обличья, то меланхолично бродящим от дерева к дереву, но у неё никак не получалось подойти к нему и сказать хотя бы пару слов. Что ж, хотя бы розетка из перьев ворона всё ещё была у него на груди — хоть какое-то утешение…

Эжени как раз размышляла над тем, как отреагирует Леон, увидев её полураздетой, и пыталась побороть в себе стыдливость, когда сзади раздались тяжёлые шаги. Обернувшись, она вздрогнула и отступила перед непроницаемым взглядом Ольхового короля.

— Человеческая дочь, — прогудел он. — Ты пришла сюда, чтобы стать моей избранницей? Войти в хоровод духов и стать одной из нас?

Откуда-то в разуме Эжени всплыла фраза, что королям нельзя говорить «нет», и она, проглотив противный комок в горле, открыла рот. Сначала из него вырвалось что-то, напоминающее хрип ундины Агнессы, — пришлось откашляться и начать заново.

— Я пришла сюда, чтобы вернуть двух людей, которые были очарованы вами. Их имена Мишель Буше и Алиса Моро, — она собрала всю свою смелость и заставила себя посмотреть в глаза Ольховому королю, но тут же отвела взгляд, боясь, что бесконечная чернота подчинит её своей власти.

— Имена ничего не говорят мне, — ответил он. — У каждого из нас тысяча имён, имена людей же что листья, уносимые осенним ветром.

— Юноша и девушка из деревни, которые были здесь не так давно. Вы и ваша королева очаровали их, и теперь они твердят только о духах и феях. Они ничего не делают, не узнают родных и близких, только напевают песни, танцуют и грезят о вас. Прошу вас, снимите с них чары и верните их в мир живых! — она прижала молитвенно сжатые руки к груди. — Ведь вы же можете это сделать?

— Я могу многое, — грозные черты Ольхового короля никак не изменились. — Но я ничего не делаю без платы. Чем ты заплатишь мне, человеческая дочь?

— Песней за юношу и танцем за девушку, — это Эжени решила уже давно. Она не умела играть ни в кости, ни в карты, в шахматы играла неплохо, но была уверена, что нечисть не станет играть честно и поэтому победит. У неё не было ничего настолько ценного, чтобы можно было обменять это на души Мишеля и Алисы. Сама мысль о том, чтобы предложить в обмен кого-то из жителей деревни, даже того, кто ей не особо-то нравился, была противна Эжени. Да и не согласятся духи на такой обмен, наверняка попытаются обмануть её…

— Бедный Мишель так хотел спеть, но он не умеет делать этого так, как я! — заявила она с уверенностью, которой вовсе не чувствовала. — Зачем королеве такой рыцарь, который не может ни развеселить её песней, ни защитить мечом — Мишель ведь простой крестьянин, он не владеет оружием! Послушайте лучше, как я пою!

Она откашлялась снова, набрала побольше воздуха в грудь и запела — стараясь не думать ни о чём, не вспоминать, что от исполнения песни зависит рассудок, а возможно и жизнь Мишеля Буше, что её слушают едва ли не все духи, собравшиеся в лесу и теперь окружившие поляну плотным кольцом, что она стоит босая, в одной рубашке и юбках, а им с Леоном ещё выбираться отсюда и возвращаться в зимний лес и стужу, что Леон, может быть, уже заколдован… Эжени пела «Возвращение моряка» — она выбрала эту песню по очень прозаической причине: она была самой длинной из всех известных ей песен.

Моряк измождённый вернулся с войны,

Глаза его были от горя черны,

Он видел немало далеких краёв,

А больше он видел кровавых боёв.

«Скажи мне, моряк, из какой ты страны?»

«Хозяйка, я прямо вернулся с войны.

Судьба моряка — всё война да война.

Налей мне стаканчик сухого вина».

Она пела, пытаясь передать голосом и страдания моряка, которого война не оставляла в покое, даже когда он оставил её (как он напомнил ей Леона!), и тоску хозяйки, потерявшей мужа и вынужденной в одиночку растить детей (тут ей вспомнилась Катрин Дюбуа), и свою жалость к этим двум искалеченным войной людям, погружённым в своё одиночество. Эжени надеялась, что эта длинная песня, печальная и заунывная в её устах, пробудит в сердцах нечистой силы что-то живое, человеческое — жалость, сочувствие, милосердие, что они пожалеют околдованных людей и позволят им вернуться домой.

Моряк свой стаканчик поставил на стол,

И молча он вышел, как молча пришёл,

Печально пошёл он на борт корабля,

И вскоре в тумане исчезла земля. [2]

Эжени вывела последнюю строчку последнего куплета и замолчала, боясь, что у неё пропадёт голос, если она скажет хоть слово. Наступило оглушающее молчание, и она вся напряглась, готовясь применить магию, если сейчас нечисть в гневе набросится на неё и попытается растерзать. Внезапно поднявшийся шум оглушил её, и Эжени не сразу поняла, что это шум одобрения — лесные духи визжали, скакали, хлопали в ладоши, смеялись, тролль забавно топтался на одном месте, похлопывая себя по коленям и приседая, дриады щёлкали пальцами, и издаваемые ими звуки напоминали хруст веток. Эжени с трудом заставила себя снова посмотреть на Ольхового короля.

— Недурно! — погремел он, и некое подобие улыбки озарило его суровое лицо. — Клянусь бородой Мерлина, это напомнило мне славные старые деньки, проведённые с моей королевой у моря. Нам тогда часто случалось встречать вернувшихся с войны — потерянные, они бродили по берегу, и порой мы из жалости забирали кое-кого с собой. Эх, были времена!

— Мишель Буше, — напомнила Эжени, тщетно пытаясь скрыть дрожь во всём теле. — Вы расколдуете его?

— Будь по-твоему, — ответил король. — Завтра он проснётся таким же повесой и мотом, как прежде, и не вспомнит, какие чудеса он видел в нашем лесу.

— Вы клянётесь?

На миг она испугалась, что её дерзость разозлит повелителя духов, но он спокойно ответил:

— Клянусь Ясенем, Дубом и Тёрном!

— Это самая священная клятва духов, которую нельзя нарушить, — прошелестел едва слышный голос за плечом Эжени. Резко повернув голову, она успела увидеть Лисёнка, рыже-зелёной тенью скользнувшего прочь, и заметить его ободряющий кивок.

— Остаётся ещё Алиса Моро, — добавила Эжени, немного воспряв духом. — Она, бедная, так хотела стать вашей спутницей, но она совсем не умеет танцевать. То ли дело я! Не зря ведь я всю ночь кружилась в хороводе с духами!

Не давая себе времени опомниться, она шагнула вперёд, и лесные существа послушно расступились перед ней. Откуда-то сверху снова полилась странная музыка, и Эжени вся отдалась ей, растворилась в её звучании, даже прикрыла глаза, которые всё равно слипались. Она танцевала так, как ей говорили учителя, которых нанимала маленькой Эжени мать, надеявшаяся сделать из дочки настоящую леди и достойную невесту, которая будет танцевать на балах. Балы у них в замке проводились не так часто, как хотелось бы Эжени, и теперь она показывала всё своё никому не нужное искусство, добавляя своего чувства, своего горячего стремления спасти заколдованную Алису Моро. Она кружилась, переступала с ноги на ногу, покачивалась, плавно поводила руками, потом взмахивала ими и начинала кружиться в другую сторону. В том, что она осталась почти без одежды, было одно преимущество — ни корсет, ни длинное платье, ни тёплый плащ не стесняли движений.

Эжени закончила танец, когда ноги окончательно перестали слушаться её, и застыла, чувствуя, что от любого неверного движения она может упасть на землю и остаться лежать, задыхаясь, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Голова кружилась, мир перед глазами плыл и покачивался, ноги ныли, а сердце выскакивало из груди. Пытаясь отдышаться, она умоляющим взглядом посмотрела на Ольхового короля, уже не вздрагивая от криков и хлопанья толпы нечисти.