Ненависть к поэзии. Порнолатрическая проза - Жорж Батай

Он заплакал.

— Мадам Ано, — сказал он, — я больше не могу.

Он повторил:

— Не могу, не могу, не могу.

Он стукнул ногой.

Он отступил и попытался вышибить дверь с разбегу, точно маленький бычок.

Дверь выдержала.

Тут подбежала Юлия и сказала ему:

— Остановитесь. Анри болен. Не надо.

— Вы правы, я обезумел, извините меня.

— Придет доктор, и вы сделаете, как он скажет. Он придет к Анри около восьми часов. Мадам Ано приготовит вам поесть.

Она говорила точно во сне.

— Я не буду есть, — сказал месье Акк.

— Зря вы так.

Юлия села и добавила:

— Оставьте меня. Голова кружится. Головокружение охватило ее на стуле.

— Мадам Ано, — сказала она, — я сейчас упаду, помогите мне!

Старая женщина неуклюже схватила ее за плечи.

— Будьте добры. Дайте мне теперь колбасы. Шампанского… тоже.

— Вы слишком много пьете, — сказала старуха, — так можно и чувств лишиться.

Теперь Юлия дрожала: попалась в ловушку.

Месье Акк и старуха помогли ей идти.

Они пошли в спальню Анри.

Она грохнулась в кресло.

Анри сказал ей:

— Плохо дело.

— Есть хочу, — сказала Юлия.

Мадам Ано разрезала хлеб и колбасу.

Юлия не могла снять с колбасы кожицу.

Колбаса, хлеб, нож падали у нее из рук.

Месье Акк наклонился, положил все на место в тарелку; он снял кожицу с ломтиков колбасы. Потом намазал масло на хлеб, и Юлия стала есть.

Раскинувшись по-звериному, она дрыгала ногами, и из-под ее чулок выступала голая кожа.

Глава шестая

Юлия сказала с набитым ртом:

— Пить хочу!

Месье Акк подал ей бокал. Она опустошила его и сказала:

— Пейте тоже!

— Вы слишком много пьете, — сказал месье Акк.

Она передала ему ломтик колбасы и хлеба.

— Ешьте, — сказала она.

Она хотела дотянуться до бутылки, не вставая с кресла.

— Папа, — сказал Анри, — возьми бутылку и налей. Мадам Ано будет пить вместе с нами.

— Принесите еще один бокал и омлет, — попросила Юлия.

— Омлет? — сказала старуха.

— Омлет из яиц. Двенадцать яиц. Мы съедим его прямо здесь. Принесите и свою тарелку.

Месье Акк спросил у сына:

— Мы тебя не утомляем? Как ты себя чувствуешь?

— От вина мне лучше.

Месье Акк ел колбасу для приличия.

Все трое замолчали.

Угасающий свет ненастного дня создавал в комнате печальное настроение.

Мадам Ано накрыла на стол.

Юлия сказала ей:

— Закройте ставни.

Анри посмотрел на старуху.

Она закрыла ставни.

Зажигая лампу, она на момент заколебалась.

Она взглянула на Анри.

И он взглянул на нее, ни слова не говоря.

Она зажгла лампу.

Она немного прибралась, но комод был заставлен едой.

Всюду пустые и полные бутылки.

Прислуга вернулась с омлетом.

Юлия заставила ее сесть за стол.

Та предпочла бы поесть на кухне.

Юлия съела три четверти омлета.

Они ели печально, не разговаривая.

Во время трапезы каждый старался избежать удручающих мыслей.

Один только Анри не ел.

Всё это походило на странное застолье в кругу семьи, один из членов которой умирает.

Анри как-то сразу провалился в пустоту. Это была первая передышка с тех пор, как он пробудился.

Ему казалось, что накануне, когда он говорил мадам Ано: «Закройте ставни», — было не так тяжело, как сейчас.

Обнадеживало только присутствие Юлии.

Ему удастся, по крайней мере, выбраться из своей теперешней депрессии.

Он взглянул на Юлию без злобы, но он весь был переполнен злобой, он злился на себя самого.

Его физическое состояние — он чувствовал слабость, а боли больше не было — давало ему преимущество, отсрочку.

Он испытывал ужасное разочарование, словно, упустив смерть, он на самом деле упустил любовь.

Он относил свое недомогание за счет присутствия третьих лиц — своего отца, мадам Ано, — за счет опьянения Юлии.

Его отец слишком много пил.

Он плохо переносил вино.

Этот абсурд был в порядке вещей.

Глядя на Юлию, что сидела перед ним, поедая омлет, он ощущал, что в душе у него как у скупца в момент головокружительного озарения, готового зарезать птицу, несущую золотые яйца.

Прозвонило восемь часов.

Месье Акк робко заметил, не поднимая головы:

— Врач не пришел.

— Этот приходит, когда ему заблагорассудится, — сказала мадам Ано.

Юлия доедала омлет.

Рядом с ослабелым Анри эти нежданные гости выглядели как-то театрально-фальшиво.

Словно при звоне в ушах следовали друг за другом ирреальные сцены.

В «Фоли-Бержер» полдюжины красивых голых девиц, запряженных, как мулы, в сбруе из красных шерстяных шнурков.

Цирковой оркестр, под самым потолком, под огнями прожекторов.

Ощущение ирреального — безмерного — вожделения…

Но роль Юлии была сфабрикована заранее.

Театральная условность в чистом виде.

«Анри», «Анри Акк», «Акк» был в мире неким существом.

Никто не должен был вставать между «Акком» и миром; ему нравились девки, просто девки.

Но события развивались в другом направлении.

Он осознавал весь мир через Юлию; когда он оставался один, мир сводился к пустоте.

Впрочем, именно отсутствие Юлии придавало ценность ее присутствию! Если Юлия была здесь, то чего-то недоставало.

Он нашел ее, и, найдя ее, он прикоснулся к миру; и это произошло оттого, что он чуть не умер (но в тот самый момент ее с ним не было).

Теперь она сидела перед ним, с отяжелевшими при электрическом свете глазами, с набитым ртом, и говорила:

— Не нравится мне эта война, мадам Ано.

Он обожал ее голос.

Он представил тотальность мира — в виде стены.

Абсолютно непроницаемой, чуждой стены. И Юлия в этой стене — окно! Что он видел до сих пор, прижимаясь мальчишеским лбом к стеклу, — головокружительную пустоту и отсутствие Юлии, потом отсутствие Акка.

Он представлял мадам Ано крупным камнем в толще стены.

Старуха упрямо отвечала:

— Ну, она никому не нравится.

Точно так же непроницаемость, прозрачность, отсутствие наводили скуку, не поддавались пониманию.

У Юлии, у мадам Ано, у той и другой были язык, зубы — и еще одно место внизу.

Старуха продолжала:

— А что, ваш младший мобилизован?

— Ох, не говорите, мадам Ано, — сказал отец. — У меня трое детей — что-то с ними станет?

Он поднял голову. Вздрогнул.

— Я бы хотел сам пойти на войну. В четырнадцатом году…

— Вы участвовали в войне четырнадцатого года?

Юлия говорила неуверенно.

Она все еще ела и пила.

— Я служил во вспомогательных войсках, мадемуазель. Лейтенантом.

Анри вспомнил, как однажды, напившись, он сказал Юлии:

— Мы «короли»…

Он сделал гримасу, говоря себе:

— Мы сволочи… Мне же стыдно за своего отца…

Он осознавал, что совершенно непристоен.

И непроницаемость стен была очевидна.

Идея прозрачности? Сплошной комизм! Прозрачными были отсутствие и пустота: кошмар усталых мозгов.

Ему хотелось вернуться на вершины Эмпрадина, к ледяной воде, к незапятнанному горному свету.

Юлия, с блуждающим взглядом, опрокинула бокал.

Шампанское попало отцу на ляжки.

Юлия была пьяна, по-настоящему пьяна. Он ощущал от этого удовлетворение — чем низменнее, тем сильнее.

Он снова увидел квартиру на улице Гренель, монашескую комнату, железную кровать посреди белых стен.

На стене — только одна акварель…

Вульгарная размывка какой-то рисовальщицы из «Сурира»11.

Но на ней была изображена Юлия-охотница, в сапогах, ее длинные волосы струились из-под треуголки. Она была одета в красную куртку, а ноги и зад оставались голые.

Одна из картинок была особенно сальной.

Юлия, поставив ногу в стремя, собиралась сесть на лошадь.

Как-то раз пьяной ночью Анри, вооружившись гвоздями, прибил на стену эти жалкие картинки.

А Юлия, приняв вызов, оставила их.

Анри шутил:

«Ты здесь как распятая!»

На рисунках у Юлии было лицо «бабенки».

Юлия часто бывала «сальной».

Она жила на сквозняке.

На нее было тяжело смотреть.

Онемела с перепоя.

Месье Акк весь осел, словно тонущая муха, которая перестает бороться за жизнь.

Старуха явно собиралась…

Анри положил на голову мокрую салфетку.

Самый настоящий бардак.