Ненависть к поэзии. Порнолатрическая проза - Жорж Батай

Она вышла, ее заменила Сюзанна.

Ей хотелось стошнить. Бесполезно.

Она вернулась и сказала Сюзанне:

— Я плохо себя чувствую. Мне стало бы получше, если бы я выпила немного спиртного.

Анри дышал с трудом.

У обеих женщин, осунувшихся, растрепанных, были лица как в сумасшедшем доме.

Сюзанна посмотрела на Юлию затравленным взглядом.

Ничего не понимая.

Юлия спросила снова:

— Чего-нибудь выпить? Это возможно?

Сюзанна принесла бутылку и маленькую рюмку.

Юлия поблагодарила и взяла первый попавшийся стакан у изголовья Анри.

Она наполнила его наполовину и быстро выпила.

Сюзанна стояла и смотрела на нее.

Наполовину оторопевшая, наполовину возмущенная.

Ее черные волосы, расчесанные на пробор, свисали отдельными прядями.

Словно убегая под проливным дождем, обе женщины старались ускользнуть от одинаковых видений. Они отступали друг от друга подальше — им было стыдно, что они одновременно осознали ненависть друг к другу.

— Я оставляю вас с больным, — сказала Сюзанна.

В коридоре ей пришлось остановиться; она присела на краешек стула. Униженная Юлией. Со взвинченными нервами.

Она не могла вынести этого залпом выпитого спиртного.

И еще это бесстыдство шлюхи!

Она ощущала, что гнев унижает ее.

Она вдруг встала и сделала резкий жест рукой, бросая ее вперед. Ею завладела невыносимая мысль: она словно гнала ее этим жестом, но рука упала, словно признание в ее бессилии.

Она пыталась измерить масштабы зла.

Ее депеша, в которой была пропущена половина содержания, была причиной самоубийства Анри.

Такой мелочный пропуск. Даже подозрительный.

Анри и Юлия заставят ее ответить.

Центр мира: то же самое пространство — полное, ожесточенное; напряженные виски, напряженная безмерность воздушных стихий.

Но всегда в центре — смерть, бойня, удары дубиной, которой оглушают и приносят мрак.

Сошла на нет детскость ожидания. Утекла, словно кровь и моча, в пустые лужи. Не осталось ничего. Все рассеялось, подобно тому как рассеивается в мясной лавке воспоминание о живом скоте.

Бред — это нечто вроде пробки на дороге, когда у всех раздражаются нервы.

Юлия, пришедшая в себя благодаря спиртному, уселась поудобнее. Она расслабилась; небо было пустого серого цвета.

Сюзанна, сидя на коридорном сквозняке, почувствовала себя потерянной. Юлия застала ее с поличным: она увязала в ненависти. Ее чувства были достойны лишь презрения. Она пыталась по-детски расплакаться: «Да нет же, я добрая и не мелочная…» Она восстанавливала в памяти каждое слово депеши. Они с Юлией нашли ее на полу у изножья кровати. Сюзанна увидела то изменившее весь смысл фатальное у. Но она отбросила главное: «Юлия сокращает свою поездку и прибывает завтра шестичасовым поездом», — что и сделало возможной ошибку. С точностью, доставлявшей ей боль, ее память представила ей, как она, пожимая плечами и презрительно шипя, сократила текст до нескольких слов. Она вспомнила, с каким апломбом она сказала тогда: «Это не имеет значения». Кто она такая? Скупая, ужасная старая дева. Анри заставит ее держать ответ; ее мелочность выплывет на белый свет. Эта шлюха, которая хлещет коньяк, получала превосходство над ней. Страдая все больше и больше оттого, что эти истины рисковали выявиться, она погружалась в угнетенное состояние, и рефлексия только усиливала его низменность.

В этой сознательной прострации проявилось очевидное. Она впала в гнуснейшее оцепенение. Достаточно было поскользнуться, чтобы остаться безо всякой защиты перед злом. Уродливым злом с его притягательной горечью, которое унижает и вызывает жажду позора. Ей пришла в голову мысль, что Юлия могла заподозрить что-то ужасное. Она так и оставалась — скрюченная, неуверенная, — странным образом стремясь сохранить в себе то волнение, в которое ее приводили эти раздумья. В конечном счете у нее не стало сомнений в том, что она влюблена. Она зашаталась, готовая разрыдаться, она почувствовала, что вся горит и что стала омерзительна: непонятное, тяжелое, невыносимое опьянение… и у нее закружилась голова.

Она наполовину потеряла сознание и стала медленно опадать.

Начиналась постыдная комедия.

Она смутно предчувствовала, что Юлия выйдет, услышав шум падения. Уж лучше драматическое облегчение, нежели удушье безмолвия.

Юлия открыла дверь и увидела Сюзанну на полу, без видимых признаков жизни.

Словно комический двойник Анри. Это уже слишком. Что-то наигранное, бесформенное было в этом обмороке: истерическое лицо.

К счастью, в другую дверь прошла прислуга.

— Боже мой! — сказала старуха. — Только этого еще не хватало.

— Скорее, полотенце, холодной воды, — сказала Юлия.

Она встала на колени: тело старой девы с впалыми щеками вызывало у нее отвращение. Сюзанна выглядела как труп. Она в конце концов открыла глаза: эти раскрытые глаза казались пустыми.

— Почему вы здесь? — сказала она Юлии. Вернулась прислуга с водой и полотенцем.

Она спросила очень громко, словно ее хозяйка оглохла:

— Как вы себя чувствуете, мадемуазель Сюзанна?

Юлия положила мокрое полотенце на лоб. Кожа на лбу была тонкой и печальной.

Сюзанна внимательно смотрела на Юлию:

— Оставьте меня. Анри нельзя быть одному.

— Вам надо лечь. Придет врач.

— Зачем вы меня унижаете?

— Я? Да вы…

— Я не желаю доктора. Я хозяйка у себя дома.

Юлия встала и сказала прислуге:

— Помогите ей. Анри нельзя оставаться одному.

— Уйдите прочь! — добавила Сюзанна.

Прислуга спросила все тем же громким голосом:

— Мадемуазель Сюзанна, вы не хотите горячего кофе?

Юлия вернулась в спальню.

Анри не двигался, но дышал с трудом. Это было тяжело.

Юлии хотелось есть. Она понимала, что ей будет непросто раздобыть обед.

Ситуация была безвыходна.

В ее голове все путалось и тяжелело.

Анри пробудет в таком состоянии еще долго. Они оба обречены на неподвижность у этой полоумной старой девы. Она сама — между Анри и сумасшедшей. И еще дура-прислуга.

Ей плохо удавалось привыкнуть к этой парализованной жизни. Ее жизнь обычно состояла из стремительных порывов, между которыми проходили долгие периоды неподвижности.

Ей хотелось бы посмеяться над Сюзанной.

Она не могла в этой спальне, переполненной сплошным изнеможением. Тревога и безумие, бред и абсурдность царили в этом печальном доме.

Юлия ощущала медленный распад.

Едва початая бутылка коньяка была, с другой стороны, угрозой.

Выход в комический ад. Все-таки!..

Коньяк в бутылке был цвета золота, единственный отблеск жизни в этой спальне с закрытыми занавесками. Темно-красные шторы наполовину выцвели. Над кроватью тоже висели гардины из красного репса.

Юлия размышляла:

«Раз я не буду есть, я буду пить. Если я буду пить…

Не оставаться же мне без еды и питья.

Через минуту схожу за прислугой».

Фразочка «Если я буду пить…» оставляла дверь открытой.

Она увидела в зеркале струящуюся по плечам длинную черную шевелюру. Парадоксальная живучесть жизни. Она вообразила себя голой: пьяной и голой!

Она забавляла себя тем, что пугала себя, глядя на бутылку коньяка.

Она видела в бутылке отражение окна — маленький прямоугольник света. А под ним этикетка коньяка «Мартель»…

Ее горло сжималось от тревоги.

Она потрогала горлышко бутылки — оно было прохладным.

Потерянное лицо Анри: дышит через рот, губы сухие…

Она сама дышала с трудом, вся горела.

Она нашла в своей сумочке тюбик с кремом; помазала им губы Анри.

Она попыталась поцеловать эти губы.

Она сама дышала с трудом, вся горела.

Она положила голову рядом с головой больного.

Анри будет доволен, что она пьет — и грезит.

Ей казалось, что напиться было единственным способом ждать. Под стать Анри. Под стать ей самой.

Напившись, она сможет заставить его возвратиться к жизни. Анри выйдет из бреда. Они обменяются безумными фразами, и тени улетучатся! Она снова увидела в зеркале просветленное лицо, длинные ручьи волос. Почему же ты настолько подавленна?

Она вообразила наслаждение или, скорее, торжество Сюзанны: это будет что-то обнадеживающе-уродливое. Во всяком случае, оправданное.

Она налила на донышко стакана немного спиртного; выпила и вышла из комнаты.

В кухне она осведомилась у прислуги о Сюзанне. Сидя за вязанием, старуха ответила: