Лузитанская лира - Автор неизвестен Европейская старинная литература

В СОВРЕМЕННОМ КВАРТАЛЕ

Мануэлу Рибейро

Бьет десять. Солнце шпарит, как шальное.Маркизы тень дают домам-дворцам,Но сякнут родники в садах от зноя,И взоры раскаленной белизноюПрохожим обжигает макадам[138].

Rez-de-chaussee[139] в покой погружены,Хоть кое-где уже открылись шторы,И к завтраку хозяева званы,И через окна на столах видныСверканье хрусталя и блеск фарфора.

Довольство и комфорт — какое счастье!Как я по ним тоскую и томлюсь!К себе в контору шел не торопясь я —Ведь я стремлюсь на службу, большей частьюТак, словно там в параличе свалюсь.

Внезапно я на лестнице однойРастрепанную увидал девчонку,Что тихо препиралась со слугой,На мрамор, сходный с шахматной доской,Поставив с разной зеленью плетенку.

Потом она с колен сердито встала,И разглядел я, солнцу вопреки,Ее одежду, где заплат немало,Лицо, что красотою не блистало,И синие бумажные чулки.

«Бери иль уходи и впредь не смейЗа гниль такую требовать с запросом»,—С площадки бросил холодно лакей,Швырнув медяк заплесневелый ей,И тот хлестнул по спелым абрикосам.

Тогда нежданно в голову пришло мне(По-своему на мир художник зрит!):«Вдруг солнце колорист столь неуемный,Что зелень у разносчицы наемнойВозьмет и в плоть живую претворит?»

Хлеб булочник клиентам разносилИ под тяжелой ношею сгибался,И ноздри сдобный аромат дразнил,И, выбиваясь из последних сил,Придверный колокольчик заливался.

А мне меж тем все так же рисовалось,Что в неживое жизнь я смог вдохнуть,И дикая мечта моя сбывалась:В арбузе голова мне открывалась,В кочне капусты я провидел грудь.

В маслинах (масло жмут из них у нас),Поблескивавших средь листков зеленых,Извивы кос мне грезились подчас,А в гроздьях винограда — четки глаз,Меж реп-костей, от мяса оголенных.

Плодов напоминали очертаньяЛицо иль щеку, плечи или рот,И, словно этой пышности венчанье,Струя вокруг себя благоуханье,Торчала дыня, как большой живот.

Я думал: «Схожа с пальцами морковь,В томатах сердце доброе таится,А в вишнях сок напоминает кровь.В материи — и в той живет любовь,Зародыш каждый силится развиться».

Сияло солнце. Небо золотилось.За ношу, полегчавшую вдвойне,Рукою зеленщица ухватиласьИ в сторону мою поворотилась:«Клиентов нет… Не пособите ль мне?»

Едва она на помощь позвала,Я в свой черед за ручку взялся тоже,И от земли, к которой, тяжела,Корзина разве что не приросла,Ее с трудом мы оторвали все же.

«Спасибо! Да хранит вас провиденье!..» —И это дало мне такой зарядВосторга, сил и самоуваженья,Какой лишь крепкое пищевареньеИ добродетель стойкая сулят.

И в разные мы стороны пошли.Бедняжка в юбке чересчур цветастойШагала, узкобедрая, в пылиИ гнулась под плетенкой, а вдалиСтук экипажей раздавался часто.

Из лейки поливал горшок с вьюнкамиМалыш в окне, от солнца голубом,И брызги, подсиненные лучами,Казались драгоценными камнямиИ звездной пылью сыпались кругом.

Шел от плетенки свежий дух в простор,Свистела канарейка где-то рядом,За жалюзи ménages[140] вступали в спор,И апельсинный свет почти в упорРазбрасывало солнце по фасадам.

Торговка удалялась, выхваляяТовар свой, нераспроданный пока,И мне она понравилась такая:В дешевом ситце, дерзкая, худая,С руками, подпиравшими бока.

И высились надменно с двух концовНабитой сельской зеленью корзины,Откуда не повысыпать плодовДевчонке многих стоило трудов,Две тыквы, словно ноги исполина.

УТРЕННИЕ ЗАМОРОЗКИ

Мороз… Хоть шли дожди дней пять иль шесть подряд,         А небо все ж успело проясниться.         Дорожники — тут целый их отряд —         В двух направленьях улицу мостят,         На корточки усевшись вереницей.

Что? Зябко? Двигайтесь быстрей, и все тут дело!         Суша росу ночную с вышины,         Светило дня уже забагрянело,         И в лужах, где земля остекленела,         Промокшие дома отражены.

Торговки рыбою, босые, вкруг снуют,         Под ношею дрожа от напряженья,         И к животворным струйкам света льнут         Лачуги, где теснится бедный люд,         И богачей просторные владенья.

А здесь грохочет так, что молкнут песни птичьи,         Здесь пешеход сворачивает вбок:         Меняют мостовые здесь обличье —         После дождей их чинят по обычью,         И звон железа тверд, певуч, жесток.

Нет, не замерзнешь тут! Как ходят молотки,         Как мышцы вздуты и движенья ловки         У тех, что валуны дробят в куски!         Как у других в руках на вид легки         Немыслимо тяжелые трамбовки!

Какие бороды! А колпаки какие —         Шерсть да с подкладкой!.. Тут земля — кремень.         Так прочь жилеты, пояса тугие:         Должны владельцы их полунагие         Кирками искры высекать весь день.

О месяц скудости и скорби всеземной,         Когда цветы — и те не расцветают!         Стоят деревья, словно флот зимой —         Пустые реи, такелаж немой.         С лопат у землекопов грунт слетает.

На Север, мнится, я перенесен нежданно,         Хотя вокруг все тех же тачек скрип —         Сюда подвозят гравий непрестанно,         Все тот же город, меркантильный, чванный,         Все те же зданья, толпы, крыш изгиб.

Но стали наконец и камни просыхать.         Проходит наваждение ночное,         И краски неба взор слепят опять         Так яростно, что хочется вскричать:         «Озера бриллиантов предо мною!»

Пусть тех, кто послабей, страшит похолоданье,         А я здоров, доволен и стремлюсь         Исполнить радостью существованья         Свои пять чувств, иначе: обонянье,         Слух, осязанье, зрение и вкус.

Горит от холода все тело у меня,         И силы потранжирить мне охота.         Бежит дорога вдаль, с собой маня;         Мне любы запах пота и огня,         Соленый вкус железа и работы.

Глядит мне парень вслед, угрюмый и чернявый,         А двое — горы мускулов стальных —         Насвистывают тихо и лукаво,         И промеряет глубину канавы         Толстяк, что за десятника у них.

Не жизнь, но ад! Они не люди — тяглый скот,         Ярмо свое влачащий до могилы.         На землю заступ землекоп кладет         И осторожно на руки плюет,         Чтоб рукоять в ладонях не скользила.

Народ! Пускай на нем тряпье в потеках винных —         Цвета иные не идут никак         К рубахам белым на простолюдинах:         Потеки те — не пятна на холстинах,         А лозунги, украсившие стяг.

Но появляется тут меж канав и ям         Изящная фигурка в шубке русской —         Ни дать ни взять зверек, что по утрам,         Глазами поводя по сторонам,         Высовывается из норки узкой.

Как занесло сюда актрису, с коей взора,         Что, словно навощенный пол, блестит,         Я не свожу в театре месяц скоро?         Замешкалась она — ах, эти сборы! —         И вот на репетицию летит.

Как хрупок стан ее средь мощных плеч и спин!         Тут труженики есть любого сорта,         И ясно, кто какого края сын:         Высок и строен — значит, ты с низин,         А кряжист и приземист — значит, с гор ты.

Всем обликом своим — богатыми мехами,         Воздушностью, утонченным лицом         Она — контраст и с этими парнями,         И с этими убогими домами,         И с этим лаконичным декабрем.

Стоят мостильщики с желанием в глазах,         Как гурт быков, ужаленных стрекалом;         Она ж, боясь споткнуться на камнях         В ботиночках на острых каблучках,         Приблизиться не смеет к грубым малым.

Но, наконец, поняв, что публика упорно         Не хочет расступиться перед ней,         Она, бесенок с миною задорной,         Пускается, как козочка, проворно         По мостовой меж грудами камней.

УВЯДШИЕ ЦВЕТЫ