Лузитанская лира - Автор неизвестен Европейская старинная литература

Сезарио Верде

© Перевод Ю. Корнеев

ЮЖНОЕ

(Волосы)

О волосы, как схожи вы с вольными волнами!Вы — зеркало, в котором удел мой отражен.Вы — озеро, где воды сверкают хрусталями.Вы — океан, что мраком ночным заворожен.

О волосы любимой, о кудри проливные,Руками погрузиться мне дайте в ваш поток,Чтоб в нем, студеном, видел горячечные сны яИ мглу его рассеять их звездным светом мог.

Плыть по нему мне дайте, как по морю, неспешно,Когда оно безбурно, и кроткий плеск зыбейСмягчает одинокость гармонией утешной,А лунное сиянье целит от всех скорбей.

Разбиться в щепы дайте мне на подводных скалах,Сокрытых в этой хляби, что цветом — как эбен,И сладостней рейнвейна, кипящего в бокалах,И плещет, словно в берег, в старинный валансьен.

Волшебница, владеешь ты несравненным кладом —Такими волосами, что краше всех венцов,И можешь равнодушно, с высокомерным взглядомВнимать банальным гимнам толпы своих льстецов.

Позволь же надышаться мне странным ароматом,Струящимся победно вкруг твоего чела,Тем запахом, что разум мутит скупцам богатымИ в гроб до срока сводит безумцев без числа.

Я знаю: беспощадно томят тебя желанья,Ты гнаться за любовью всю жизнь обречена,Но вот пройдешь, и слышу я горних сфер звучанье,И вновь душа истомой и нежностью полна.

Кудрей твоих лавина, что дерзко разметалась,Пусть подголовьем станет в счастливый час и мне,И летними ночами, когда сморит усталость,Откидываться буду я на него во сне.

Пусть вихрем сумасшедшим вокруг меня обвитьсяПридется этим косам, дабы придать мне силИ заменить то масло, которым умаститьсяОбязан гладиатор, на смерть идущий, был.

О мантия, твой бархат чернее тьмы беззвездной!Я из пучины этой, быть может, не вернусь,Но что мне в том, коль прежде, чем буду пожран бездной,Я в волнах наслажденья блаженно захлебнусь!

МОЛИТВА

По замку, где ни звука, ни души,Она проходит в черном одеянье,И кутается в саван, и в тишиРыдает, словно каясь в злодеянье.Будь кружевом я на платке у ней,Ей плакалось бы во сто раз вольней.

С шотландкой юной сходственная с виду —Воздушна, белокура и нежна,Она меланхоличней АртемидыИ в вечную печаль погружена.

Стань платьем я, ее облегшим тесно,Мне были бы грехи ее известны.

Ночами серебристый звездный ройСтремит украдкой ласковые взорыВ ее глаза, омытые слезой,Прозрачной, как окрестные озера.

Будь я луной, что лик свой прячет в тень,На землю вовсе не вернулся б день.

Стервятники клекочущие вьютсяНад рвами замка вкруг его зубцов,А в темных залах вздохи раздаются,Беспомощные, как мольба слепцов.

Стань я из человека хищной птицей,Я мог бы над ее челом кружиться.

Монархиней, утратившею трон,Скитается она, гневна, упорна,По берегам, и взгляд ее вперенВ гондолы, освещенные a giorno.

Будь гондольером я, к ногам ееВсегда бы вел суденышко свое.

Днем, в шелковом иль бархатном наряде,Аллеями, где шелестит листва,Бредет она, слегка мимозы гладяИ горестные бормоча слова.

Стань деревом я, ветками неслышноКасался бы ее одежды пышной.

Порой она, упав на камень плитВ часовенке, пришедшей в запустенье,Молитву громким голосом творитПод плеск зыбей и ветра дуновенье.

Будь морем я, лишь одного б желал —Чтоб брызгами я ноги ей лобзал.

Скользя по парку в сумерках тоскливо,Пройдет она очередной боскет,И предков изваянья молчаливоИз-за дерев кивают ей вослед.

Стань я гранитом, я бы непрестанноВнимал ее молитве покаянной.

Тот замок, словно скит, уединен —Лишь души давних грешников там бродятДа моряков, на дно пошедших, стон,До суши долетая, жуть наводит.

Ах, будь дано туда и мне доплыть,Чтоб дух у ног прекрасной испустить!

В молчанье монастырском холодея,Она рыдает о злосчастных днях,И плещутся, как волны, кровью рдея,Пурпурные шпалеры на стенах.

Стань саваном моим шпалеры эти —Теплее саван не найти б на свете.

Так жизнь влачит прекрасная, и сны,Горячечно-бредовые, ей снятся,А в стрельчатые окна с вышиныСветила безымянные глядятся.

Ах, будь дано мне вместе с ней мечтатьИ с ней в одной могиле прахом стать!..

В забытом гулком замке безнадежноОна печалуется о былом,И только эхо вторит ей тревожноВ лесу соседнем, мрачном и нагом.

Одной судьбы желаю — и давно — яС хозяйкой замка, выдуманной мною!

НЕПРИЯТНОСТИ

Сегодня я упрям, капризен, зол, как пес.Мне в книжных залежах наскучили раскопки.Не может быть! Скурил уже я три коробки              Крепчайших папирос.

Виски трещат. Как все невыносимо это!Продажно общество. Мир тесен. Жизнь плоха…Нейдут из головы кислоты, пороха              И острые предметы.

Сажусь за стол. Живет насупротив однаБольная девушка в чулане полутемном.Родители мертвы, вот глаженьем надомным              И кормится она.

Вокруг чахоточной белья теснятся груды.Присесть — и то нельзя ни на минуту ей.Тут уж не до лекарств, лечебниц и врачей —              Похлебки б тут не худо.

В нас трудности должны энергию вселять,А у меня в душе лишь злобу разжигаетТот факт, что некая газета отвергает              Мои стихи опять.

Как скверно на душе! Порвал я эпопею,Что в ящике хранил. У нас не ценят труд!Не раз в редакциях, где всякий хлам берут,              Меня турили в шею.

Не читан критиками Тэн[133] у нас пока,И рукописи мне приходится донынеОхапками сжигать с отчаянья в камине.              Как, пресса, ты жалка!

Ты эпиграмм моих — и тех не стоишь, шлюха…Бьет полночь. От дождя лоснится тротуар,Но веселится чернь. Плеск луж и звон гитар —              До-соль! — мне ранят ухо.

Артистам и друзьям стихи я посвящал,А не какой-нибудь там очень важной птице…Я — независимый. Вот мне и не пробиться              В газету иль журнал.

Такого дикаря пустив в литературу,Спугнешь подписчика, а вкус его — закон.Искусство? С ним к тому, кому милей Заккон,              Лезть и не думай сдуру.

Прозаику легко. Повсюду он в чести,Вербует coterie[134], срывает гонорары,А мне стократ страшней наигорчайшей кары              На прозу перейти.

Лесть мерзостна всегда, вдвойне — в устах мужчины.И я с собратьями водиться не хочу.Я занят лишь одним: шлифую и точу              Свои александрины[135].

А что с чахоточной? По-прежнему утюгМелькает у нее в руках, покрытых потом.Когда-нибудь она еще разок махнет им              И дух испустит вдруг.

Сидит без воздуха и чахнет в тесной клеткеНа хлебе и воде. Но, уши навострив,Я слышу, как она мурлыкает мотив              Из новой оперетки.

Отлично. Все-таки сдаваться подождем.Настанет день, и я войду, быть может, в моду,И опусов своих, включая эту оду,              Издам солидный том.

Уменья у меня на все маневры хватит.Пущу интриги, blague[136], réclame[137] и связи в ходИ наконец найду издателя, а тот              Мои труды оплатит.Мне лучше. Злость прошла… Что у соседки там?

Свет не погас. Еще работает больнушка,Чтоб лечь, не евши, спать. К тому ж, она — дурнушка…              Пусть все идет к чертям!

В СОВРЕМЕННОМ КВАРТАЛЕ