Вечные предметы - Тамара Яблонская

близко и можно было с успехом пройти пешком, но что-то внутри подгоняло, и он подъехал к гошкиному общежитию с ветерком. Дом был ободранный, перекосившаяся входная дверь не закрывалась никогда, и по дому ходили сквозняки. Гошка, парень хладнокровный, слегка удивился:

– Чего это ты?

Еще больше он удивился через несколько минут, выслушав весь рассказ.

– А я, честно говоря, не верил этой конторе.

– Да знаю, – засмеялся Матвей. – Верил, не верил, какая разница. Теперь давай, сворачивайся из этой берлоги.

– То есть как? – своим обычным тоном просил Гошка. Матвей понял, что просто не будет.

– Послушай, – терпеливо начал он. – Тебе родина нагадила? Она рассчиталась с тобой за Афганистан? Скажи… Твои боевые заслуги хоть кто-нибудь взял в расчет?

Гошка молчал, задумчиво теребя седой хохолок.

– Почему тебе должно быть хуже, чем остальным? Вот, – Матвей лихо подвинул лежавшие на столе деньги, – судьба восстанавливает справедливость. Это твое. Бери, покупай жилье, открывай свой маленький бизнес. Пирожки там, газировка, не знаю… Ремонт обуви, ты же спец!

Гошка все еще молчал, не выражая никаких чувств. Матвей огляделся, рассматривая, что из этой комнаты можно взять в новую квартиру, но не нашел ничего подходящего. Он представил, как они с Гошкой вытаскивают старый диван, ломаный стол и самодельные полки из ящиков во двор и на глазах изумленных соседей разводят большой победный костер. Но Гошка по-прежнему не реагировал.

– Слушай, – мягко сказал Матвей, – что тебя смущает? Это не ворованные, не сутенерские, чистые. Подарок судьбы!

– Ха! – коротко отреагировал Гошка, напряженно глядя в окно. Потом он выпал, наконец, из летаргии и предложил:

– Слетай за пивом, а?

Матвей встал и вышел. Он понимал Гошку. Чтобы принять такие деньги, надо, по крайней мере, к ним привыкнуть.

Когда он вернулся, друг лежал, удобно растянувшись на диване, и пялился в потолок. Его худые небритые щеки, казалось, были помазаны сажей, где гуще, где слабее, – неровными пятнами.

Матвей поставил пиво на стол и услышал, как Гошка одобрительно цокнул языком, ведь это была не привычная пластиковая соска, а дорогое баночное пиво. Гошка присел к столу, открыл одну банку себе, другую подтолкнул к Матвею.

Пили и молчали. После двух банок Гошка заговорил:

– Я тебя, Мотька, понимаю. Но ты сам подумай: оно мне надо? Жизнь сложилась, как сложилась. Ничего не переменишь. Не детские кубики… Я все равно вижу и вспоминаю одно и то же. И никак не пойму, почему тогда не сгорел с ребятами. Почему весь БТР сгорел, а я нет? И не убили, и в плен не захватили. Мне без разницы, где об этом думать. Здесь или в хоромах.. Так что ты пойми и не обижайся.

Матвей кивнул:

– Я понял.

И сделал большой глоток. Гошка продолжал:

– Тебе это больше пригодится. Будешь ходить играть, тебе это нравится. Может, еще выиграешь, получишь кайф… А мне оставь немного. На пиво.

Матвей подумал и отсчитал часть денег. Остальные сунул в карман.

– Я пошел, – сказал он Гошке. Тот поднял сжатую в кулак руку и подмигнул. Матвей снова вышел на улицу и пошел вперед. Никакой цели у него не было. За поворотом он попал в толпу, и она понесла его дальше. Он вспомнил, что еще открыта книжная ярмарка, и решил добраться туда. Волны чужого недовольства поминутно вскипали по обеим сторонам его движения.

Продавщица была другая, равнодушная к объему продаж.

– У вас тут был календарь… – начал Матвей. Продавщица сонно посмотрела и спросила:

– Ну и что? Если нет, значит, продан. Это не музей.

– А больше нет? Может, на задворках?

Настойчивость Матвея не возымела бы действия, но в это время рядом с продавщицей появилась другая, наверно, заведующая. И в мгновение ока из-под кипы изданий появился календарь.

– Нет, не этот. Там были маки.

– Посмотри там, – ткнула пальцем за спину заведующая. – Семь штук еще оставалось.

С календарем под мышкой Матвей вернулся домой. Не сняв куртку, распаковал и повесил на торчавший в стене гвоздик. Теперь стену украшал свет маковых костров. Он осветил окружающее его убожество.

Больше в казино Матвей не ходил, а неожиданно увлекся новой для себя областью – дизайном интерьеров. Чтобы ликвидировать собственную безграмотность в этом вопросе, он принялся покупать красивые глянцевые журналы и дорогие альбомы. Насмотревшись вдоволь красот и надивившись оригинальным решениям, он немного уставал и садился напротив календаря.

Маковое поле, волнуясь, цвело на стене. За ним, он знал, начинались горы, хотя их и не было видно. Горы были напичканы опасностями. Одна из них настигла когда-то Гошку. Матвей смотрел на маки и на две фигуры, собиравшие цветы, а вглядываться вдаль, в невидимые горы, где вечно шла война, не хотел. Ему хватало первого плана.

Исправление ошибки

Женщина спешила по улице, отворачиваясь от ветра. Улица петляла, спускалась с горы, подводя к мостику через темную холодную речку. В низких облаках показалось солнце, осветило белую Пречистенскую церковь, и та величественно засияла на берегу. Но Антонина не обратила на это внимания, не взглянув ни на небо, ни в сторону церкви. С некоторых пор ее не трогали никакие красоты. Люська Сажина, подружка со школьной скамьи, дружба с которой затянулась дольше, чем бывает обычно, и, как говорили посторонние наблюдатели, была проверена временем, обронила на днях:

– Очерствела ты, мать. С чего бы?

Антонина не стала отрицать. Может, и очерствела. Вспомнив об этом, она заметила, что дыхание начало учащаться, и пошла дальше более размеренно, стараясь делать вдох на первом шаге, а выдох на шестом. Очень быстро восстановилось ровное дыхание, а с ним и ровное настроение. Подготовив себя таким образом, Антонина приблизилась к обшарпанному двухэтажному дому, порылась в кармане, вытащила длинный, с ладонь, ключ и открыла дверь своей квартиры, смотрящей на улицу единственным окном. Квартира состояла из одной комнаты, в которую входили прямо с улицы. За дверью обнаруживались три широкие и высокие ступеньки, поднявшись по которым, человек оказывался непосредственно в комнате. Это было довольно просторное помещение. В нем свободно располагалась вся необходимая мебель, и еще оставалось место. Посередине стоял квадратный стол с четырьмя разными стульями. У самых ступенек возвышалась вешалка в виде шеста с несколькими раскоряченными ответвлениями внизу и вверху. Нижние ответвления упирались в пол, а верхние были увешаны одеждой всех сезонов, а также шарфами и шапками. По сравнению с другой совершенно разномастной мебелью, эта вешалка представляла собой кое-какую ценность, недаром сосед Зигмунт, заходя сюда подшофе, обводил меланхолическим взглядом всю комнату и неизменно останавливал его на вешалке.

– Продала бы ты мне