Вечные предметы - Тамара Яблонская

эту вещь, а? – всякий раз просил он Антонину. Но та упорно качала головой и отмалчивалась.

– Тебе же ни к чему, а я люблю такие штуки.

Зигмунт не то чтобы настаивал, а говорил скорее по привычке. Он считал себя коллекционером. Сносил и свозил в свою большую, освободившуюся от двух других жильцов квартиру разные старые вещи. Он не искал красоты и не придерживался какого-то определенного стиля или эпохи. Для него просто важно было иметь это старье, хлам, который Антонина, будь на то ее воля, немедленно выбросила бы вон. Квартира Зигмунта напоминала странный склад, где не было ни одной новой вещи, потому что к новым чистым вещам Зигмунт питал стойкое и необъяснимое отвращение.

Антонина привычным жестом нацепила на вешалку куртку, бросила сверху старую вязаную шапочку и посмотрелась в зеркало на стене. Лицо выглядело нормально, без следов волнения. Люська предупреждала, что надо быть спокойной.

Итак, они условились сегодня начать искать ошибку.

До этого, – позавчера это было, – хорошо погуляли, отмечая антонинин юбилей, 50 лет. Хорошо погуляли – это вовсе не значит – хорошо выпили. На столе был только кагор. Его предпочитала Люська, а сама Антонина с некоторых пор не пила вообще. Потом, правда, еще одну бутылку принес Зигмунт, но сам же ее и пил. Бутылку он красивым жестом поставил на стол, а имениннице сунул букет старых роз и церемонно поцеловал руку. Люська в черной ажурной кофте и длинной юбке с разрезом, стильная донельзя, удобно усевшись на диване, курила и, глядя сквозь собственный дым, ободряюще и с некоторым удивлением заметила:

– Молодец… Галантный у тебя сосед.

– Женщин надо уважать, – сказал он Люське как бы по секрету и без приглашения сел за стол. Больше никого не ждали, закрыли дверь, весело заговорили ни о чем, на тарелки положили закуску. Зигмунт встал и произнес сложный витиеватый тост, в котором было много возвышенных слов и совсем ничего про юбилей. Потом аккуратно выпил, сел и стал есть в полном молчании, перемежаемом движением челюстей и кряканьем после каждой выпитой рюмки. Минут через сорок он выразительно посмотрел на часы, старые напольные, когда-то обладавшие красивым мелодичным боем, а теперь тупо молчавшие, но не заикнулся об этом предмете, как никогда о нем ничего не говорил, значит, что-то не нравилось. Протянул только «Да-а», чтобы что-нибудь сказать, и засобирался.

– Пойду, сейчас внук придет, – объяснил он у двери.

Люська, вальяжно щурясь, наблюдала за ним. А Антонина была по-настоящему благодарна, – и за то, что не забыл, и за то, что потратился. Розы, правда, были ужасны. Что она только не делала с ними потом: и подрезала, и окунала в горячую воду, – не реагируя на реанимацию, они тут же увяли.

– Цветочкам, однако, сто лет, – язвительно заметила Люська, уставившись на вазу, когда он ушел.

Антонина обиделась.

– Всегда тебе, Сажина, надо сказать гадость.

– Гадость? – подняла Люська татуированные на три года брови. – Это не гадость, а правда. И вообще, – протянула она лениво, – выходи-ка ты за соседа замуж. А что? Галантный… А если не нравится, давай перекинем его Сигитке. У нее в полиции все поголовно женаты.

В Антонине заклокотал протест, но она промолчала, тихо убирая со стола тарелку Зигмунта с горой недоеденного салата.

В это время за окном раздался взрыв, и ослепительная вспышка петарды осветила оконную раму, высветлила недавно установленную на развилке улицы колонну с ангелом. Антонина от испуга выронила тарелку, а Люська прыгнула, как кошка, к окну, увидела волнующиеся крылья ангела, устремленные в ночное небо, и спокойно вернулась к столу.

– Сюда не бросят, – заключила она.

Антонина меланхолично опустилась на корточки собирать осколки и разбросанный по периметру ковра салат и внезапно почувствовала удушливую жалость к себе. Она опустила голову, излишне аккуратно зашарила вокруг и замолчала, стараясь подавить возникшее чувство.

Люська посидела одна за столом, задумчиво поклевала с тарелки, вздохнула о чем-то своем и вдруг напряглась, учуяв в воздухе невидимую перемену.

– Не расстраивайся, – наугад сказала она в сторону ползавшей на коленках подруги. – На то он и юбилей, чтобы посуду бить.

– Не в этом дело, – вспыхнула Антонина. – Просто невезуха… Что, ты думаешь, мне тарелку жалко? У меня вообще всё, как эта тарелка. Еще эти суки жить не дают!

Она показала на окно.

– Какие суки? Пацаны?

Антонина кивнула опущенной головой, собрала, наконец, все с пола и вычистила тряпкой пятна на ковре. После этого и началась вторая часть вечера, вперемешку то с жалобами Антонины, то с успокаивающими умными речами Люськи. По правде сказать, Люська струхнула от внезапной перемены в настроении подруги. После заумных каждодневных бесед с художниками она испытывала легкую усталость и хотела вечерок побыть в тихой патриархальной обстановке, навевавшей образы детства, когда после уроков они обе часто сиживали здесь до темноты, пока приходившая с работы бабушка Антонины не разгоняла их.

– Слушай, чего это с тобой? – миролюбиво поинтересовалась Люська. – Так хорошо посидели. Может, тебе жалко, что нет шумной компании? Антонина села за стол, выпрямленная, с блестящими глазами. Строго взглянула подруге прямо в лицо.

– А знаешь? Вот и жалко! В жизни у меня не было шумной компании. Вечно только какие-то приблудные. На юбилей и то никого не нашлось. На работе все забыли. А может, и не забыли… А ведь юбилей – это как-никак итог. Да только мне подводить нечего.

– Стоп! – решительно остановила Люська. – Так не бывает. У любого человека есть достижения.

Сказала и засомневалась. Сидевшая напротив Антонина ждала с надеждой. Ее пятидесятилетний взгляд был по-детски распахнут и чист, как у младенца. Какие у нее могли быть достижения? Антонина, словно читая ее мысли, уныло подтвердила:

– Личной жизни нет. Карьеру не сделала. Во всем полный ноль! Ты это понимаешь?

Она спрятала лицо в ладонях.

Но Люська энергично замотала головой.

– Постой, постой… Не пори чепухи. Лучше вспомни, где и когда тебя похвалили за дело? И давай будем есть торт!

Отыскать что-то такое в младенческом прошлом было, конечно, заданием невозможным, и Люська пожалела, что завела этот опасный разговор. За окнами было темно. До дому добираться далеко. Вообще пора было ставить точку. Но Антонина вдруг выдавила:

– На четвертом курсе похвалили. За оригинальную лабораторную работу.

Обе замолчали. Уцепиться, действительно, было не за что. Антонина поплелась за тортом, безрадостно водрузила его на стол, налила чаю и отвалила Люське большущий кусок. Люська стала есть, но нахваливать не спешила, и, когда Антонина попробовала, ей все стало ясно.

– Ну и дрянь же! Выбирала-выбирала и выбрала…

Тут у нее на глазах показались слезы,