Вечные предметы - Тамара Яблонская

– Помочь? – спросил один, но Петр Ильич коротко отказался и поволок телевизор дальше. Курившие проводили его взглядами. Не обращая ни на кого внимания, он направился не к дороге, где была троллейбусная остановка, и не в сторону других домов, а пошел к горке, с которой дети катались на санках. Нести в гору было тяжело, но Петр Ильич не остановился на полпути, втащил-таки телевизор на горку и поставил на снег. Потом отдышался, поправил шапку и шарф и стал толкать аппарат к тому краю, с которого никто не катался, потому что он круто спускался в темный овраг. Рыхлый снег мешал скольжению, и приходилось прилагать большие усилия, чтобы предмет сдвинулся. Но когда, наконец, телевизор поддался и по лысому склону полетел, переворачиваясь, вниз, Петр Ильич испытал нечто близкое к счастью.

Он посмотрел в жерло оврага, отряхнулся и в это время услышал:

– Ну ты, дед, даешь! В магазине бы тебе испорченный телек на новый обменяли! Петр Ильич вздрогнул и оглянулся. Неподалеку, чуть ниже его, стояли те трое, которых он видел у подъезда, и с любопытством, сопровождаемым улыбочками, следили за ним. Один из них, тот, что говорил и стоял ближе других, был молод и имел соответствующее своему возрасту нахальное и нежное лицо.

– Во-первых, не дед, во-вторых, телевизор не испорченный, а в-третьих, не ваше дело! – резко сказал Петр Ильич.

– Круто-ой, – снизив тон, уважительно протянул нахал. А его приятель постарше и попьянее, все порывавшийся что-то сказать и не могущий преодолеть в себе невидимой преграды, наконец, заплетаясь, изрек:

– А чего эт-то вы х-хорошей мебелью кидаетесь?

Третий молчал, хитро глядя исподлобья. Петр Ильич мельком бросил на них взгляд и в третьем узнал своего соседа Бубнова. Только что он хотел брезгливо обойти эту тройку, но теперь пришлось кивнуть. Бубнов важно ответил, посторонился, и путь был свободен.

Петр Ильич торопливо шагнул мимо и той же дорогой вернулся домой. В комнате было тихо, что он отметил с особым удовольствием. От телевизора остался столик, сиротливо белел светлой столешницей, контрастирующей с остальной мебелью. Петр Ильич быстро прикинул, для чего он мог бы теперь пригодиться, но хорошего варианта не нашел. Писать на нем было бы неудобно, да и нечего было писать. Для еды тоже не годился. Можно было закрыть его скатертью и поставить вазу, но от этой мысли Петр Ильич только сказал себе вслух: «Дурак». Ведь не для создания же уюта он избавился от телевизора. Решение, как применить столик, должно было быть столь же глобальным. Поэтому пока он оставил это на потом.

Он уселся на диван, собираясь предаться, наконец, трепетному занятию, – неспешному и осторожному размышлению о жизни, что он уже начал делать некоторое время назад и что привело его к отказу от телевизора. Никогда раньше ему не приходилось задумываться о чем-то другом, кроме работы, зарплаты, а в молодости, конечно, еще и о любви. А тут глупая и пустая передача по телевизору – хорошо, что он от него отделался, – натолкнула на мысль о бессмысленности передач вообще. Мало того, он стал думать дальше: о бессмысленности всего вокруг, в том числе и его собственной жизни, в которой было так много разнообразных тщетных усилий и, пожалуй, больше ничего. Петр Ильич внезапно погрузился в некие философские глубины, где ему, как ни странно, понравилось, несмотря на то, что он был всего лишь слесарь-инструментальщик шестого разряда, то есть, как называли таких раньше, интеллигент физического труда. Он вдруг спохватился, как много, оказывается, от него ушло, и теперь надо думать, как это наверстать. Причем речь, конечно, не шла о создании семьи или делании карьеры.

Он опять, уже с дивана, с удовлетворением осмотрел изменившуюся комнату, машинально остановив взгляд на потолке, с которого в самом центре возле люстры свисала тонкая длинная паутина. Он хотел было встать, махнуть газетой и сорвать ее, но не успел. Раздался звонок в дверь.

На пороге стояли двое – Бубнов и тот молодой нахал. «Третий готов», – мстительно подумал Петр Ильич, почему-то не удивившись визиту. Объясняться начал Бубнов.

– Простите за вторжение. Но вы нас совершенно поразили! На это никто в принципе не способен.

– Это точно, – согласно потряс головой нахал. От обоих шел запах алкоголя, и Петр Ильич невольно сделал шаг назад. Они восприняли это как приглашении е войти и торопливо сделали шаг вперед. Молодой потер замерзшие руки и продолжил:

– Холода идут от Москвы. Слышали, наверно? Ну, теперь начнется! Будем мерзнуть, а они за отопление будут с нас три шкуры драть.

Бубнов рукой остановил его.

– Это несущественно. А вот отказ в наши дни от источника информации – это существенно. Почти подвиг! На уровне критического постижения действительности, я имею в виду.

Петр Ильич с удивлением приподнял брови. Такого складного выражения от Бубнова он никак не ожидал. Морда у того была мясистой и квадратной, глаза на ней не просматривались. Он всегда был угрюм и неприветлив, здоровался, как будто делал одолжение. Это, видимо, для Бубнова было несущественно. Без слов, временно перейдя на язык жестов, все трое вошли в комнату и уселись согласно предпочтениям. Петр Ильич не рискнул профанировать местонахождение на любимом диване и сел на стул.

– Все-таки, что вас заставило это сделать? – деликатно поинтересовался Бубнов. – Люди вокруг, наоборот, стремятся больше смотреть телевизор, антенны спутниковые покупают, по два-три аппарата держат в квартире, чтобы только больше каналов было. А тут такое…

– Нет, правда, – поддержал Бубнова молодой, с таким любопытством глядя на Петра Ильича, словно тот был модная телевизионная звезда.

Петр Ильич натянуто улыбнулся и сказал без затей:

– Он мне просто надоел.

– «Просто» такое не бывает. – Выдал оценку Бубнов. – Для этого надо созреть, раз, и обладать характером, два. Я вот пока не решился.

Он печально и глубокомысленно уставился в пол под пустующим столиком, где ясно виднелся пушистый слой пыли, отчего Петру Ильичу стало неудобно.

– А у меня был такой момент, – сказал молодой. – Я, когда учился на кларнете, был очень нервным, и меня телевизор сильно раздражал. Мне надо было пьесы разучивать, а сестра, как назло, телек включала, чтобы сериал не пропустить. До того довела, что я его разбить хотел.

– Но не разбил же, – веско заметил Бубнов.

– Нет, не разбил.

Молодой говорил, обращаясь только к Петру Ильичу, и доброжелательно улыбался.

«А они совсем ничего ребята», – осторожно подумал Петр Ильич. Когда-то в молодости он сильно разочаровался в своих друзьях и после этого новых старался