Александр Дюма Великий. Книга 1 - Даниель Циммерман

Успех у публики не мешает продолжению ожесточенной битвы в газетах. В двух словах, газеты правого толка скорее поддерживают романтиков, а либеральные — скорее классиков, что вовсе не кажется таким уж парадоксальным, ибо вплоть до наших дней можно найти прогрессивные статьи в «Figaro» и совершенно покрытые пылью — в «Liberation». Александр трезво анализирует это явление: «Те, кто проповедовали движение и прогресс в политике и были реакционерами в литературе, <…> работали для Театр-Франсе и, раз захвативши теплое место, любой ценой хотели его сохранить». В то время как «те, кто проповедовали застой и неподвижность в политике и были революционерами в литературе, <…> чаще всего работали только для Бульваров и стремились к тому, чтобы брешь, пробитая в оплоте классицизма, позволила бы и им получить доступ к месту».

Некто господин Стендаль в статье, опубликованной в Англии в «New Monthly Magazine», пишет: «Самое привлекательное из появившихся здесь драматических новинок это «Генрих III и его двор» господина Александра Дюма. Пьеса эта в духе «Ричарда II» Шекспира показывает двор слабого монарха. Конечно, в ней немало недостатков, но тем не менее она глубоко интересна и премьеру ее можно рассматривать как литературное событие, наиболее значительное в эту зиму». По мнению обозревателя «Le Mercure»: «Не знаю, в самом ли деле произведение г-на Дюма соответствует поэтике г-на Гюго и предписаниям ля Арпа, но <…> пьеса его восхитительна». Для Шарля Маньена из «Le Globe» Александр отныне занимает в литературе заметное место: «Не слишком увлекаясь ни гротеском, ни возвышенным [намек на «Предисловие к «Кромвелю»], он осуществил мечту Стендаля [в «Расине и Шекспире»], освободив драму от тирании стихов».

Все, что написано сторонниками классицизма, звучит не менее лестно: «Анархисты от литературы наводнили французскую сцену в результате беспорядка, возникшего в среде акционеров на улице Ришелье» («La Pandore»). «Хотелось бы, чтобы стало возможным наказывать и авторов, которые выбирают подобные сюжеты, и актеров, которые своим ярким талантом способствуют их успеху» (Мартенвиль). «Очевидный заговор против трона и церкви» («L’Echo francais»). «Королевство и церковь выставлены на потеху скотам из амфитеатра» («La Gazette de France»).

Александр считает очки. Существуют, однако, пределы, которые невозможно преодолеть, это когда от пьесы переходят на его личность: «Как бы ни был велик успех, в нем ничего удивительного для тех, кто знает, каким образом делаются темные делишки в политике и литературе семейством Орлеанских. Автор — это мелкий служащий на жалованье Его Королевского Высочества». Александр не говорит, в какой газете это напечатано, и кто автор. Тем не менее он посылает Ля Понса обговорить условия дуэли. Писака соглашается стреляться через день, так как на следующий день у него дуэль с Арманом Каррелем. Мораль удовлетворена, пуля лишает писаку двух пальцев на правой руке, и, пока он учится писать левой рукой, Александр благосклонно принимает его устные извинения.

Пистолетным выстрелом Карреля завершается битва за «Генриха III». Жизнь пьесы стремительно продолжается. Через год публика окажется подготовленной к битве за «Эрнани». «Я выиграл Вальми литературной революции, теперь настала очередь Гюго выиграть свой Жемап» (Жемап — селение в Бельгии, близ которого 6.11.1792 французские войска генерала Ш. Ф. Дюмурье разбили австрийские войска и затем заняли Бельгию. — Примеч. пер.). Не числом погибших определяется символическая значимость битвы. Кто, кроме специалистов-историков, помнит сегодня про Жемап? Зато Вальми знают все.

БАСТАРД БЕРЕТ РЕВАНШ

(1829–1831)

Ослабление напряжения, доведенного до крайности в течение нескольких лет, способно больше повлиять на разум, чем на тело. Александр чувствует себя совершенно опустошенным, пишет только стихи и публикует их в «Психее», немедленно воскресшей. К счастью, «Генрих III» принес огромные барыши, три тысячи шестьсот семнадцать франков в феврале и четыре тысячи триста двадцать шесть франков в марте[61]. Залогом успеха пьесы и дальнейшего его укрепления служат многочисленные пародии — четыре за один месяц. В театре Гэте идет «Грубиян», в Театр дю Люксамбур — «Герцог де Фриз, или Преступный платок», в Варьете — «Сверчок и его подмастерья». Александр не пренебрегает участием в этой рекламе. Вместе с дорогим Адольфом, собственная карьера которого застопорилась, а также с Огюстом Каве и Фердинандом Лангле он сочиняет «Короля Дагобера и его двор». «Однако название это показалось цензуре непочтительным по отношению к потомку Дагобера. <…> Мы сменили название на «Двор короля Пето», в котором цензура не нашла ничего предосудительного! Как будто бы у Пето не было никаких потомков!» То был водевиль, сыгранный в театре с таким же названием, и Александр получил за него одну четвертую авторского гонорара. Как и предполагалось, некоторая преувеличенность используемых средств привела к окарикатуриванию гомосексуализма. Так, «в конце четвертого акта сцена прощания Сен-Мегрена со своим слугой пародировалась сценой между героем пародии — к несчастью, я забыл его имя — и его швейцаром.

В сцене этой, очень нежной, трогательной, сентиментальной, герой просит у швейцара прядь его волос под музыку страшно модной в те времена и чрезвычайно подходящей случаю арии «Спите, любимые, спите!» Припев «Швейцар, отдай мне локон» дал Эжену Сю идею жестокого розыгрыша некоего консьержа по имени Пипле. В течение месяца, днем и ночью несчастного осаждали десятки мужчин, требуя у него локон, пока тот не свихнулся. Сю сохранит для потомства его имя в «Парижских тайнах».

Весьма интересны посвящение и предисловие в издании «Генриха III». Александр ходатайствовал о возвращении к герцогу Орлеанскому. Девиолен предложил ему либо вернуться на прежнее место в департаменте лесов, либо подать в отставку, другого решения папаша Кнут не видел. Знаменитый писатель не может оставаться простым переписчиком, и Александр идет к Удару. Тот, сама любезность, намекает, что Его Королевское Высочество не заставило бы себя долго упрашивать, если бы Александр захотел посвятить пьесу ему. Александр решительно отказывается: что касается благодарности, то он чувствует себя гораздо больше обязанным Тэйлору, нежели герцогу Орлеанскому. Именно ему, заступнику и защитнику еще со времен «Христины», посвящен «Генрих III» со следующей дополнительной припиской: «Если бы не дружба побудила меня это сделать, то признательность наверняка». Орлеанский держит удар и не торопится отдать Александру страстно желаемый пост библиотекаря.