Александр Дюма Великий. Книга 1 - Даниель Циммерман

В начале январе, как обычно, в воскресенье, Александр отправляется обедать к Арно. В доме никого нет, кроме мадам Арно, которая обходится с ним холодно. Он все понял, откланивается. Он еще не знает, что патриарх Антуан Венсан Арно вместе с Жуи, Лемерсье и некоторыми другими особами написали королю жалобу от «авторов трагедий», то есть тех, кого ставят в Театр-Франсе. Эти старые классические хрычи обвиняют Тэйлора и актеров в расточении общественных средств, жалуются на «нашествие мелодрамы», которая разрушает их собственные благородные творения и благодаря которой Комеди-Франсез падает «ниже самых захудалых подмостков» на Бульварах, они требуют у властей строго наказать, то есть запретить «Генриха III». Карл X консультируется с Мартиньяком. Министр внутренних дел тонко улыбается. Уважаемые трагические авторы — старая слава Империи, сохранившие свою бонапартистскую окраску, а романтик г-н Дюма — протеже герцога Орлеанского, и не считает ли Его Величество, что было бы предпочтительней оставить обеим фракциям оппозиции возможность поносить друг друга с помощью литераторов с той и с другой стороны? «При умном министре все становятся умнее, даже король.

Король ответил жалобщикам так: Господа, над тем, чего вы просите, я абсолютно не властен; у меня, как у всякого француза, только одно место в партере».

Премьера состоялась во вторник 10 февраля 1829 года. Александр наводит последний глянец на детали. Он добился двухсот пятидесяти бесплатных мест, чтобы разместить в стратегически важных точках друзей, сыграющих роль клаки. Он пригласил свою сестру из Шартра присутствовать при его триумфе. Он не забыл послать билеты Буланже, Виньи, Гюго, он с ними пока не знаком, вот и будет подходящий случай познакомиться. Все в порядке, и теперь следует подумать о том, что будет после премьеры. Деньги потекут рекой, будет справедливо вспомнить о милой Лауре и ее сыне, в конце концов их сыне, и поместить их в более удобную квартиру. Само собой разумеется, что и ему понадобится более привлекательная квартира, и еще третья, такого же класса, для Мари-Луизы; странно, но с тех пор, как он вывел на сцену Генриха III и его мать, его связи с собственной матерью как будто оборвались. И уже не об отдельных комнатах идет речь теперь, когда ему двадцать шесть с половиной лет, но о разных домах.

В субботу накануне премьеры он объявляет ей о своем решении, да, пока он здесь, ему столько нужно ей сказать, ведь она пять лет уже как бабушка[59], ну да, столько лет его сыну, и его зовут так же, как Генерала, что, ты довольна? Оторопев, Мари-Луиза кладет руку на сердце. Александр ласкает ее, не надо волноваться, он снимет ей отличный дом с большим садом, как в Виллер-Котре, у нее будет слуга и вообще все, и он будет приходить к ней каждый день. Прощальный поцелуй, ему надо бежать в театр, сегодня последняя репетиция.

Мари-Луиза с трудом переводит дыхание, голова кружится, в ушах шумит, она ничего не соображает, да еще эти черные точки прыгают перед глазами. Постепенно ей становится лучше, она поднимается на все еще дрожащих ногах, накидывает плащ и идет поверить свою печаль мадам Девиолен. «Бедная моя мать долго плакала, ушла в глубоком волнении и, едва ступив на лестницу, ни с того ни с сего впала в обморочное состояние, почувствовала полную потерю сил, ноги ее подломились и, разбросав их по ступеням, она упала прямо на площадке». Это был гипертонический криз, последовавший в результате слишком сильного волнения, классический спазм сосудов головного мозга с нарушением деятельности правого полушария и односторонний паралич.

Девиолены послали своего слугу в театр — предупредить Александра. Он прибежал, виноватый. Мари-Луиза узнавала его, но ничего не могла сказать. Он вызвал лучших врачей, снял свободную квартиру в доме у Девиоленов, нанял сиделку, какое счастье, что у него имелись одолженные Лаффитом деньги. «К тому же еще один из моих друзей, сын известного торговца брильянтами Эдмон Альфен, узнав новость и не предполагая, что я богат, как Али Баба, прислал мне маленький кошелек с двадцатью луидорами внутри». Александр отсылает деньги обратно, а кошелек хранит «в память об этом нежном внимании».

9 февраля случается эпизод, вошедший в легенду о Дюма. Не испросив аудиенции, Александр нахально является к герцогу Орлеанскому. Он принят немедленно и просит герцога пожаловать на премьеру на следующий день. Орлеанский с удовольствием пришел бы, но, к сожалению, начало в семь, а в шесть у него званый ужин с тремя десятками иностранных принцев, и он не может ограничиться легким угощением. Александр лукаво улыбается, дело легко уладить, достаточно перенести ужин на час вперед, а он, со своей стороны, на столько же задержит спектакль, и, надеясь, что Его Высочество сделает ему честь участием в его продвижении, он попросил в Комеди-Франсез не продавать всю первую галерею, дабы там могла удобно разместиться вся именитая компания. Герцог согласен. Добрый принц, нет, скорее отличный человек, готовый на все согласиться, чтобы способствовать карьере маленького служащего.

Законченным совершенством эта сцена несколько схожа с делом братьев Лаллеман и пистолетами Меннесона. Правда, что 9 февраля Александр был принят Орлеанским, об этом свидетельствует позднейшее письмо, однако содержание этого письма свидетельствует, что Александр приходил к герцогу скорее ходатайствовать о возвращении на герцогскую службу с повышением[60]. Кстати, в то время как «весь остальной зал был продан неделей раньше, ложа стоила невероятно дорого — двадцать луидоров!», то есть четыреста франков, треть годового жалованья внештатного чиновника, так можно ли себе представить, чтобы Комеди-Франсез без всяких гарантий рискнула бы зарезервировать всю первую галерею? И плюс к тому, кажется немыслимым, чтобы в день первой великой романтической битвы кто-либо решился испортить настроение публике, заставив ее без всякого предупреждения целый час ожидать начала спектакля, билеты на который проданы за неделю вперед. Александр был достаточно сильным стратегом, чтобы пренебречь столь элементарной тактикой.

На самом деле, обо всем было договорено заранее, хотя и держалось в тайне, чтобы не вызвать подозрений Карла X и чтобы герцог мог появиться на премьере как бы нечаянно. Претендент на престол был абсолютно чужд стремлению к самодеятельной импровизации. Будь то на похоронах Фуа или депутата Манюеля, да и во множестве других ситуаций, он всегда умел воспользоваться в своих интересах выступлениями оппозиционных сил. Его полиция на высоте. Орлеанскому известно содержание и политическая направленность «Генриха III». Знает он также, что Мишло загримирован под короля. Битва классиков с романтиками его интересовала гораздо меньше, чем возможность для власти возглавить романтическую молодежь, жаждущую перемен не только в литературе. Сверх того, он был вовсе не прочь показаться в обществе иностранных принцев, не так, как Гиз, затеявший заговор против последнего из Валуа, но как беарнец, уверенный в законности своей власти и терпеливо ожидающий своего часа стать Генрихом IV.