Дорогой папочка! Ф. И. Шаляпин и его дети - Юрий А. Пономаренко

себя шерстяные шарфы и укутали её ноги… Там у могилы отца в день его рождения Татьяна прямо сказала: «Прилетела умирать на родину в Москву…», – ей было уже 87 лет.

Она побывала в своём доме, а вечером её в гостинице «Минск» навещали друзья и журналисты. Я был у неё в номере вечером 15 февраля вместе с кисловодчанами, которым в музей «Дача Шаляпина» она привезла подарок – портрет отца. Наутро мне позвонили и сказали, что в 10:13 утра 16 февраля Татьяна Фёдоровна умерла в своём номере гостиницы «Минск». Отпевали её 19 числа в храме Новодевичьего монастыря. Похоронили недалеко от могилы отца…

Воспоминания о родителях

О своей жизни Татьяна Фёдоровна вспоминала:

Я рано вышла замуж. Отец жил в Париже, я – в Италии, но когда 3 года жила в Париже, отец каждый день звонил: «Где вы, черти? Что вы не приходите?» Он обожал нас всех очень. А мы, встречаясь с ним, рассказывали о нашем детстве, о наших играх. Он приходил в дикий восторг… Вот Дон Кихот. Кто-то стоит как деревянная скульптура Дон Кихота и падает, падает вниз. Мы по очереди изображали Дон Кихота, Санчо Панса и по очереди падали на диван. У нас были такие диваны, знаете, с «колбаской». Потом надоело Санчо Панса изображать, решили все быть Дон Кихотами. И вот стоим все на «колбасе», а потом все сразу падаем на диван. Ну, а я самая маленькая была, меня вытеснили, и я лбом вниз головой мимо дивана. Я на минуту, может, потеряла сознание. Открываю глаза, гляжу, вижу испуганные рожи сестёр и братьев: «Таня! Ты умерла??!» Смех. Папа так хохотал, когда мы ему это рассказали, уже будучи взрослыми: «Что ж вы, дурачьё, мне об этом раньше-то не рассказывали…» Он до слёз хохотал. Ну вот такие у нас были игры, странноватые, как мама говорила.

Шаляпин с дочкой Таней на даче, 1907 г.

Когда же её спросили, были бы довольны её родители, если бы сейчас вошли в отреставрированный свой дом, она сказала:

«Да нет, конечно, то, что представлено в экспозиции, – это совсем другое. Нет духа Шаляпина, я уже говорила об этом. Такое впечатление, что вещи, предметы разбросали куда попало. Это всё их фантазия, этих устроителей, так называемой экспозиции. Зал был строгий, стояли стульчики, около стены чёрный «Бехштейн», маленький диванчик за роялем, и два шкафчика между входом в гостиную и дверью в середине, с одной стороны, с другой… Тут что-то положили, какой-то круглый стол, какие-то кресла. Там же репетиции шли, должно быть строго и свободно». – «То есть ничего не должно быть лишнего?» – «Конечно! И потом стиль, стиль, знаете, старинных замков… Это всё так нелепо выглядит… И когда я говорю, что стол здесь не стоял, мне отвечают – нет, стоял. Что я могу сделать?!… Есть люди, которые идут вам навстречу, хотят узнать, как было. Но тут что-то невероятное происходит, ты им говоришь, что так-то и так-то было, а они говорят, нет, этого не было. И это мне, которая жила в этом доме всю свою жизнь. Это же ужас!»

Она рассказала одну историю о своей матери:

Моя мать была очень талантливой личностью, она была замечательная балерина… Но пятеро детей, сами понимаете, ей было не до театра. Но у неё было большое чутьё к искусству, и отец всегда спрашивал: «Ну, как я сделал?» Мама ему всегда говорила правду, и чаще всего он соглашался с ней. Если хотите я расскажу вам один эпизод. Вот идёт «Борис Годунов». Знаете, сцена «чур, чур». Не знаю, как и что там получилось, но папа так разошёлся, так двинул стол, что стол съехал куда-то, глобус повалился. «Ну, Иолочка, как?» – спрашивает после спектакля отец. Мама с акцентом говорила: «Ты знаешь, Федя, ты слишком много шума делал». Мама здорово говорила по-русски, но с большим акцентом. Так до конца жизни. Но здорово, она иногда такие выражения откапывала, что не каждому русскому они были понятны.

О последних днях Шаляпина

Я из прессы 1938 года знал, что она последние 20 дней была у постели отца, поэтому на встрече с ней расспросил об этом:

К отцу я приехала после звонка Сергея Васильевича, который сказал, что отцу очень плохо; но чтобы его не расстраивать, сказала, что проездом в Италию к друзьям, что побуду у него недельки две… А он очень обрадовался, но лежал и с кровати уже не вставал… Как всегда, старался шутить и по поводу донора Ле Шьена (по-французски – «собака»), что, мол, он теперь не петь будет, а лаять… и по поводу смерти, говоря, что не любит траура… Мы с ним и в карты играли…

Самой характерной чертой последних дней отца была какая-то кротость, примиренность. Он часто подзывал нас, то одну, то другую, к себе, ласкал нас, говорил нежные слова. А однажды, за несколько дней до смерти, был такой случай. Как-то ему было особенно плохо, и он особенно тяжко страдал: по-видимому, он изо всех сил сдерживал стоны. В этот момент вошла к нему Дася, наша младшая сестра. Он увидел ее, вдруг улыбнулся и, должно быть для того, чтобы скрыть от нее свои страдания, стал рассказывать ей сказку «Скырла». Это, надо вам заметить, наша семейная сказка, которую отец нам всегда рассказывал, маленьким. Мы, бывало, визжали от страха и прятались кто куда попало… Когда отец произносил медвежий рык «Скырррррла…. Скыррррла…», изображая, как скрипит у медведя деревянная нога, мы все кричали от ужаса… А потом, конечно, все смеялись…

Татьяна с отцом после крещения дочери, Лидии Либерати. Париж, 1929 г.

Вот эта сказочка:

Шёл однажды по лесу медведь. А в том лесу жил лесник со своей лесничихой-старухой. И поставил тот лесник в лесу капкан. А медведь шёл-шёл и попал лапой в тот капкан. Взревел Мишка не своим голосом. На его рёв прибежала лесничиха. Видит – медведь в капкане. Схватила она нож и чик ему по лапе. Освободился он и так, без лапы, на трёх ногах утёк… А старуха взяла эту лапу, принесла домой, содрала с неё шкуру и стала варить из неё щи. А потом собрала со шкуры шерсть и стала из неё прясть пряжу… Вот только,