Божественная комедия - Данте Алигьери

61 Но уловить, как тварь младенцем стала,

      Не так легко, и здесь ты видишь тьму;

      Мудрейшего, чем ты, она сбивала,

64 И он учил, что, судя по всему,

      Душа с возможным разумом не слита,

      Затем что нет вместилища ему.[915]

67 Но если правде грудь твоя открыта,

      Знай, что, едва зародыш завершён

      И мозговая ткань вполне развита,

70 Прадвижитель, в веселии склонен,

      Прекрасный труд природы созерцает,

      И новый дух в него вдыхает он,

73 Который всё, что там росло, вбирает;

      И вот душа, слиянная в одно,

      Живёт, и чувствует, и постигает.

76 И если то, что я сказал, темно,

      Взгляни, как в соке, что из лоз сочится,

      Жар солнца превращается в вино.

79 Когда ж у Лахезис[916] весь лён ссучится,

      Душа спешит из тела прочь, но в ней

      И бренное, и вечное таится.

82 Безмолвствуют все свойства прежних дней;

      Но память, разум, воля — те намного

      В деянии становятся острей.

85 Она летит, не медля у порога,

      Чудесно к одному из берегов;[917]

      Ей только здесь ясна её дорога.

88 Чуть дух очерчен местом, вновь готов

      Поток творящей силы излучаться,

      Как прежде он питал плотской покров.

91 Как воздух, если в нём пары клубятся

      И чуждый луч их мгла в себе дробит,

      Различно начинает расцвечаться,

94 Так ближний воздух принимает вид,

      В какой его, воздействуя, приводит

      Душа, которая внутри стоит.[918]

97 И как сиянье повсеместно ходит

      За пламенем и неразрывно с ним,

      Так новый облик вслед за духом бродит

100 И, так как тот через него стал зрим,

       Зовётся тенью; ею создаются

       Орудья чувствам — зренью и другим.

103 У нас владеют речью и смеются,

       Нам свойственны и плач, и вздох, и стон,

       Как здесь они, ты слышал, раздаются.

106 И всё, чей дух взволнован и смущён,

       Сквозит в обличье тени; оттого-то

       И был ты нашим видом удивлён".[919]

109 Последнего достигнув поворота,

       Мы обратились к правой стороне,

       И нас другая заняла забота.

112 Здесь горный склон — в бушующем огне,

       А из обрыва ветер бьёт, взлетая,

       И пригибает пламя вновь к стене;

115 Нам приходилось двигаться вдоль края,

       По одному; так шёл я, здесь — огня,

       А там — паденья робко избегая.

118 "Тут надо, — вождь остерегал меня, —

       Глаза держать в поводьях неустанно,

       Себя всё время от беды храня".

121 «Summae Deus clementiae»,[920] — нежданно

       Из пламени напев донёсся к нам;

       Мне было всё же и взглянуть желанно,

124 И я увидел духов, шедших там;

       И то их путь, то вновь каймы полоска

       Мой взор распределяли пополам.

127 Чуть гимн умолк, как «Virum non cognosco!»[921] —

       Раздался крик. И снова песнь текла,

       Подобием глухого отголоска.

130 И снова крик: "Диана не могла

       В своём лесу терпеть позор Гелики,[922]

       Вкусившей яд Венеры". И была

133 Вновь песнь; и вновь превозносили клики

       Жён и мужей, чей брак для многих впредь

       Явил пример, безгрешностью великий.

136 Так, вероятно, восклицать и петь

       Им в том огне всё время полагалось;

       Таков бальзам их, такова их снедь,

139 Чтоб язва наконец зарубцевалась.

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

1 Пока мы шли, друг другу вслед, по краю

     И добрый вождь твердил не раз ещё:

     «Будь осторожен, я предупреждаю!» —

4 Мне солнце било в правое плечо

     И целый запад в белый превращало

     Из синего, сияя горячо;

7 И где ложилась тень моя, там ало

     Казалось пламя; и толпа была,

     В нём проходя, удивлена немало.

10 Речь между ними обо мне зашла,

      И тень, я слышал, тени говорила:

      «Не таковы бесплотные тела».

13 Иные подались, сколь можно было,

      Ко мне, стараясь, как являл их вид,

      Ступать не там, где их бы не палило.

16 "О ты, кому почтительность[923] велит,

      Должно быть, сдерживать поспешность шага,

      Ответь тому, кто жаждет и горит![924]

19 Не только мне ответ твой будет благо:

      Он этим всем нужнее, чем нужна

      Индийцу или эфиопу влага.

22 Скажи нам, почему ты — как стена

      Для солнца, словно ты ещё не встретил

      Сетей кончины". Так из душ одна[925]

25 Мне говорила; я бы ей ответил

      Без промедленья, но как раз тогда

      Мой взгляд иное зрелище приметил.

28 Навстречу этой новая чреда

      Шла по пути, объятому пыланьем,

      И я помедлил, чтоб взглянуть туда.

31 Вдруг вижу — тени, здесь и там, лобзаньем

      Спешат друг к другу на ходу прильнуть

      И кратким утешаются свиданьем.

34 Так муравьи, столкнувшись где-нибудь,

      Потрутся рыльцами, чтобы дознаться,

      Быть может, про добычу и про путь.

37 Но только миг объятья дружбы длятся,

      И с первым шагом на пути своём

      Одни других перекричать стремятся, —

40 Те, новые: «Гоморра и Содом!»,[926]

      А эти: "В телку лезет Пасифая[927],

      Желая похоть утолить с бычком!"

43 Как если б журавлей летела стая —

      Одна к пескам, другая на Рифей,[928]

      Та — стужи, эта — солнца избегая,

46 Так расстаются две чреды теней,

      Чтоб снова петь в слезах обычным ладом

      И восклицать про то, что им сродней.

49 И двинулись опять со мною рядом

      Те, что меня просили дать ответ,

      Готовность слушать выражая взглядом.

52 Я, видя вновь, что им покоя нет,

      Сказал: "О души, к свету мирной славы

      Обретшие ведущий верно след,

55 Мой прах, незрелый или величавый,

      Не там остался: здесь я во плоти,

      Со мной и кровь её, и все суставы.

58 Я вверх иду, чтоб зренье обрести:

      Там есть жена,[929] чья милость мне дарует

      Сквозь ваши страны смертное нести.

61 Но, — и скорее да восторжествует

      Желанье ваше, чтоб вас принял храм

      Той высшей тверди, где любовь ликует, —

64 Скажите мне, а я письму предам,

      Кто вы и эти люди кто такие,

      Которые от вас уходят там".

67 Так смотрит, губы растворив, немые

      От изумленья, дикий житель гор,

      Когда он в город попадёт впервые,

70 Как эти на меня стрёмили взор.

      Едва с них спало бремя удивленья, —

      Высокий дух даёт ему отпор, —

73 "Блажен, кто, наши посетив селенья, —

      Вновь начал тот, кто прежде говорил, —

      Для лучшей смерти черплет наставленья!

76 Народ, идущий с нами врозь, грешил

      Тем самым, чем когда-то Цезарь клики

      «Царица» в день триумфа заслужил.[930]

79 Поэтому «Содом» гласят их крики,

      Как ты слыхал, и совесть их язвит,

      И в помощь пламени их стыд великий.

82 Наш грех, напротив, был гермафродит;