И время остановилось - Кларисса Сабар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Cré boudiou[43], – присвистнул почтальон. – Впритирочку проскочил, парень.
Аурелия опять вздрогнула. Обгрызенные до крови ногти красноречиво свидетельствовали, какая тревога мучила ее весь последний час.
– Когда начальник станции объявил, из-за чего задержка, я чуть с ума не сошла.
– Надо было идти к нам, – мягко укорил отец, подвигая им паштет и хлеб. – Такой уговор – на случай неприятностей.
– Я не могла, – возразила она. – Так боялась, что Антуана арестуют!
Тот приобнял Аурелию за плечи и продолжил, обращаясь к остальным:
– Через десять дней проводник будет готов переправить людей в Швейцарию. Как раз успеем приютить ту семью, о которой я вчера говорил.
Леандр одобрительно кивнул.
– Если Мари не против, я тоже за, – объявил он.
– Не понимаю, к чему вообще спрашивать, – с доброй улыбкой откликнулась Мари.
Аурелия покосилась на сестру, которой в феврале исполнилось тридцать. Как она изменилась, та молодая учительница из Шатийона! Молодая женщина в синем вискозном платье и с сигаретой в руке излучала решимость. С тех пор, как они стали помогать подпольной сети Антуана, пряча у себя еврейские семьи, в основном детей, сестра взяла руководство на себя.
Воодушевленная отвагой, с какой Аурелия помогла спасти Ариэль и Дину, Мари была полна решимости пойти по ее стопам. Теперь она часто предоставляла гостевую спальню беглецам, которых Антуан привозил из Шенонсо. Люди отдыхали несколько дней, прежде чем двинуться дальше. Разумеется, Леандр, неотрывно слушавший Radio Londres, не стал возражать.
Аурелия так гордилась тем, что вся семья принялась действовать! Постепенно отец собрал группу горожан, которые тоже не смирились ни с поражением, ни с коллаборационизмом. Каждую среду они собирались в дальней комнате кафе Чик-Чирика – обсудить, что еще можно сделать. Пабло, сидевший напротив Мари, смотрел на нее с восхищением.
– Как же благородно с вашей стороны, Мари, – выдохнул он.
– Было бы некрасиво отказать в убежище беднягам, которых предал Петен, – ответила она, туша сигарету в пепельнице. – После облав ясно, что в родной же стране им нет спасения.
У Аурелии на глаза навернулись слезы: она вспомнила тысячи парижских евреев, которых июльской ночью вытащили из постелей по приказу префекта полиции. Тринадцать с лишним тысяч мужчин, женщин и детей при пособничестве французской полиции арестовали и согнали на Вель д’Ив[44] с его кошмарными условиями. А потом отправили на восток, где, как говорили, их ждала верная смерть. Сорок дней спустя нацисты решили, что пленных недостаточно, и устроили новую облаву в нескольких городках свободной зоны. Это был последний удар по и без того хрупким иллюзиям.
Благодаря Фернану, который в последний момент их предупредил, семья Леви, прожившая в Шатийоне больше сорока лет, бросила все нажитое и укрылась на ферме по дороге в Блуа, у отца вдовы Рабье, супруги бывшего мэра. Долго ли еще будет твориться такая несправедливость? Аурелия с остервенением жевала бутерброд, косясь на Толстого Бебера. Тот помалкивал, зато пожирал глазами бутылку перно.
– Кстати, о безопасности: не слишком ли опрометчиво обсуждать некоторые вопросы при нем? – процедила она, даже не пытаясь скрыть отвращение.
Бросив на нее злобный взгляд, Толстый Бебер горделиво распрямил грузную тушу.
– Это ты про меня, что ли, девка? Ремня захотела?
– Ты, сопляк, поговори мне еще! – вспылил Леандр. – Разговаривай с моей дочерью вежливо, не то самому всыплю по первое число!
Жандарм Фернан примирительно поднял руку.
– За Робера я ручаюсь, – повысил он голос, перекрывая спорщиков. – Он на фронте насмотрелся, на что боши способны. Он точно не выдаст, поверьте. Ведь не выдашь, а, Бебер?
Тот сник и плюхнулся обратно на стул.
– Уж точно неохота, чтоб колбасники тут застряли, – проворчал он. – Не буду рассказывать, как я в сороковом драпал из Арденн, прячась по вагонам для скота. Но эти, скажу я вам, безжалостные. Не приведи Бог к ним в лапы после боя угодить. В общем, если поможет – я тут кое-чего разнюхал, вам сгодится.
Бакалейщик Раймон кивнул в сторону пьянчуги.
– Из уважения к твоему папаше, Бебер, выслушаем. Но один совет: не держи нас за дураков. Понял?
Сын булочника кивнул. Аурелия с усмешкой заметила, что спеси у него поубавилось.
– Ну, выкладывай, – подбодрил Леандр.
Комкая в руках кепку, Бебер заговорил:
– Вы же знаете, в прошлом году я на кожевенный завод подался. Работаю тихо, ничего лишнего. Но недавно утром иду мимо хозяйской конторы – а там крик, гам. Про своего Шарля толковали, он из Алье вернулся.
Аурелия нахмурилась. Новость ее не слишком обрадовала. Вот уже восемь месяцев она каждый четверг ездила к Тардье – учила музыке их одиннадцатилетнюю дочку: в округе сносного учителя было не сыскать. Аурелия пожалела ее и согласилась – не хотелось лишать девочку увлечения. Тем более что Тардье повторили свое предложение на новогоднем приеме в мэрии, устроенном Леандром. Да и деньги за уроки были не лишними. К тому же сами Тардье вечно пропадали на своем кожевенном заводе, так что Аурелия с ними почти не пересекалась. А вот видеть их сына у нее не было ни малейшего желания.
– По-моему, Шарль учился на юриста в Виши, – встряла она.
Бебер покачал головой.
– Я так понял, он бросил учебу. Теперь с бошами связался. Вот хозяйка и ругается.
Мари недоверчиво фыркнула.
– Да ну! Такая ярая петенистка? Каждый день спрашивает у дочки, пела ли я с классом «Maréchal, nous voilà!»[45]. С чего бы ей ругаться?
– К тому же, насколько мне известно, Тардье не особо разборчивы, кому продавать свою лучшую овчину, – добавил Чик-Чирик.
– За что купил, за то и продаю, – пожал плечами Бебер. – Врать не стану, хозяйка прямо бушевала.
Леандр в задумчивости постукивал пальцем по стакану.
– Знаете, похоже на правду, – изрек он после недолгих раздумий. – Одно дело – уважать власть из буржуазных принципов, и совсем другое – поддерживать бошей. Я бы не удивился, если бы они разочаровались в Петене. Многие после облав пересмотрели свои взгляды.
– Главное, если Шарль и вправду спутался с бошами, как думает его мамаша, нам теперь надо держать ухо востро, – веско добавил бакалейщик.
– Может, тебе пока перестать давать уроки их дочке? – предложил Антуан Аурелии. – Как бы чего не вышло.
Девушка наотрез отказалась.
– Наоборот, это выглядело бы подозрительно. Как раз завтра к ним собираюсь, вот и разузнаю, что к чему.
– Гляди там, красотка, – поморщился почтальон. – У Шарля слава еще та, бабник редкостный.
Аурелия отмахнулась.
– Он уже пытался за мной приударить, за год до войны. Зря потратил время! Было бы глупо теперь к этому возвращаться.
Мрачный, с пылающим от любви взглядом Антуан отодвинул опустевший бокал.
– Он тебя сто лет не видел, а ты теперь взрослая женщина. Надо быть слепым или придурком, чтобы не попытать счастья.
Умиленно глядя на парочку, Хосефа всплеснула руками.
– Qué lindos son los dos![46] Надо их поженить, сеньор Леандр!
– Э-э, да… пожалуй, после войны подумаем, – промямлил тот.
Аурелия зарделась, чувствуя, как Антуан сжимает ее бедро, но и глазом не моргнула.
– Ладно, – вернулась она к прежней теме, – поговорю завтра с малышкой Элизабет. Попробую разузнать побольше о делах ее братца. Ничего не обещаю, но попытаюсь.
– Только осторожно, – предостерегла Мари. – Не хватало еще, чтобы она про нас рассказала.
– Не волнуйся, я буду предельно осторожна. В лоб спрашивать не стану.
Жандарм пообещал навести справки со своей стороны.
Потом беседа перетекла на новости о военнопленных. Четыре месяца назад правительство Пьера Лаваля затеяло масштабную кампанию: молодежь отправляли на работы в Германию. Взамен обещали отпустить пятьдесят тысяч пленных, в основном отцов семейств. По всей стране развесили агитационные плакаты: кто поедет, проявит истинную национальную солидарность, заживет в довольстве и достатке. Но особого успеха эта «Смена» – так ее называли – не снискала. Готье это вряд ли помогло бы, но Мари радовалась, что большинство молодых французов не купились на сладкие обещания и не продались врагу. Она первой поздравила Антуана, когда тот вечером, вернувшись из Тура, признался, что написал «Долой “Смену”!» прямо поверх плаката, изображавшего немецкого солдата, который вовсю громил большевиков. А вот Леандр
