Евангелист Иван Онищенко - Юлия Крюденер

Прошла неделя пребывания Онищенко в карцере. И он понимал, что это дано ему для вникания в себя. Не научишь других - за это не ответишь, себя не научишь - за это ответишь.

Однажды надзиратель, подавая украдкой ему суп в накрытом котелке, сказал:

- О тебе говорит вся тюрьма. Вся тюрьма повторяет твои слова, и все требуют твоего освобождения.

И Иван уловил себя на сознании того, что он выше всех, что он - большой человек. И вспомнил, что такое самолюбование уже несколько раз подходило к нему, и помнил, как это сразу осаживало его в молитве. А состояние человека в молитве - единственный показатель, верно ли ты идешь перед Богом. И Онищенко опустился на колени и замер в осуждении себя. Страшно любование собою, страшно думать о себе, как об особенном избраннике...

- Но это подвиг души твоей. На подвиг души ты можешь смотреть с довольством, - шептал ему один голос. Другой же голос ясно говорил:

- Ты - соль земли. И только. Хозяин жизни - Бог. Только Он должен, где нужно и сколько нужно солить тобою. Смирись, умали свое имя, не упоминай его. Люди должны преклониться не перед твоим именем, а перед Богом, если Он живет в тебе. Помни только, что ты брат людям, что ты раб, ничего нестоющий, что ты делаешь дело Хозяина не для награды, а делаешь то, что ты должен делать.

Прошло две недели. Раны на плечах зарубцевались. Из сороковой камеры ему передали его сумку. Надзиратель дал ему выстиранную сорочку. Онищенко ослаб телом, но окреп духом. Ушла гордыня от успеха среди людей. Свое "я" он старался умалить до предела. И понимая себя, как раба, ничего нестоющего, он принял решение: куда пошлет его Бог, никто не будет знать, что он - Онищенко. Он просто арестант, которому Бог поручил вспахивать землю, сеять зерна будет Он Сам. Так молитвенно мыслил Онищенко, ожидая, куда его поведут дальше.

Глава 10. Камера уголовников

Об Иване Онищенко решало начальство тюрьмы, куда его определить до следствия и суда. Одиночному заключению он по правилам содержания не подлежал. В сороковую, которая стала теперь смешанной и тоже пела молитву, нельзя. И его решили определить и сорок первую, в которой находились под следствием уголовники, самые отпетые преступники, атаманы шаек и убийцы. Из этой камеры часто выносили покалеченных и даже убитых в камерных драках и междоусобицах. Из опыта и со слов Евангелия то же начальство знало, что полюбившие тьму не любят свет. В его лучах видны их пороки. И считали, что тьма поглотит свет. "Там этот свет будет поглощен", - думали они, не разумея, что свет во тьме светит и тьма не поглощает его.

И в полночь, когда вся тюрьма улеглась спать, Онищенко впустили в сорок первую камеру. Лампа была скручена и едва светила. Иван, войдя из освещенного коридора, сначала ничего не мог увидеть. Постояв немного, он стал различать предметы и осторожно прошел до видневшихся нар, думая присесть с краю на них и рассмотреть все дальше. Но как только он стал шарить рукой у края нар, кто-то лежащий там со всей силы толкнул его ногой в грудь. Не ожидая этого, Онищенко попятился назад и упал на пол, ударившись головой о стол с посудой. Чашки загремели, и многие проснулись.

- Что это за шпика подкинули нам ночью? - грубо выпалил хриплый голос с нар.

- Стукни там его чашкой по голове, - с невыразимым презрением крикнул кто-то арестанту, поднявшемуся к параше, и плюнул в его сторону.

Онищенко с трудом поднялся, пошарил около стола, нет ли табурета, но ничего не нашел. Пол был цементный, и от него несло холодом. В камере от многолюдства было тепло. Он снял сермяг, переложил Евангелие в сумку, уложил сермяг на пол около стены и сел на него. В камере снова все улеглись. Ночь он провел бодрствуя, прислушиваясь к стонам людей во сне и выкрикам от снившихся кошмаров: так спят люди с нечистой совестью. А, может быть, ужас допросов мучил их во сне? И он, не зная, куда его привели, уже знал, что здесь собран преступный мир, собраны люди, не знающие блага любви, блага с чистым сердцем видеть Бога. И понимал, что это Господь его готовил, переплавлял для дальнейшей работы, для более ответственного труда. Он был среди мытарей и грешников нынешнего мира.

- Отец мой, - молился он, - благодарю Тебя, что Ты доверил мне это дело, этот труд. Что Ты послал меня в эту среду, что учишь меня не гневаться, не обижаться, не роптать. Как я люблю Тебя, Боже! Красота и сила любви Твоей возносит до небес.

Так серьезно и торжественно Иван себя еще не чувствовал. Он знал, что радость чтения Евангелия - еще не совершенная радость. Он знал радость воскресения к духовной жизни, но и это не было совершенной радостью. Он знал радость благовестил и покаяния по его слову многих людей, знал влияние своих слов на грешников, но и в этом не было совершенной радости; мешало самолюбие. Зато сейчас всем своим существом он испытывал эту совершенную радость! Ударенный в грудь ногой, с ушибленной головой, обруганный, примостившийся к стене, чтобы без сна просидеть долгую ночь, он не обиделся, не обвинил кого-то, не осудил, а просто сказал в себе, что Сам Бог повелел так этим людям сделать с ним, чтобы он был истинным дитем Бога живого. Да, вот она, совершенная радость!

Утро началось, как обычно. Принесли хлеб, и камера зашумела, как потревоженный улей. Лампа горела на полный фитиль, и Онищенко мог рассмотреть обстановку. Камера была большая, и народу было человек около ста. Нары низкие, двухярусные, сплошным настилом. Над верхним ярусом в задней, очень толстой стене размещались два невысоких окна, заделанных изнутри толстой