Евангелист Иван Онищенко - Юлия Крюденер

- Это с нашей пасеки, - тепло сказал он, вспоминая деда и то, как он сам жил целое лето в лесу.

Поставив банку на стол и указав на все, Иван сказал, обращаясь ко всем:

- Разделите все между собой.

Как будто дух света пролетел по камере. Многие глаза заблестели слезою. Тогда к мешку подошел староста, но это был уже не тот самолюбивый, жестокий человек. Он не стал отбирать себе, а сказал своим помощникам:

- Разделите точно на сто кучек. Нас здесь 101 человек, мне не надо. А эту банку, Петре, ты поставь вон на то окно и каждое утро будешь подавать к чаю хозяину, вот этому... Иваном его зовут. А всем скажу: если кто днем или ночью прикоснется к этой банке, чтобы украсть из нее, знайте: не отойдет отсюда живой. Запомните, это говорит Сергей Бернадский.

Такой же огромный, как и староста, Петро полез на нары, поставил банку с медом на подоконник, подтянулся и просунул ее дальше к решетке. Там было прохладнее, да и воздух был чище. А сухари разложили на сто равных кучек. Арестанты стали длинной очередью и, подходя, аккуратно и благоговейно брали очередную кучку. Это было всего два сухаря. Но брали их как дар невиданный. И казался им этот человек посланником от Бога, которому он молился каждое утро и каждый вечер. Когда все взяли свои кучки, на столе осталась одна и двое из камеры еще не брали: Сергей Бернадский, грозный староста, и Иван - скромнейший человек в камере.

- Бери, - сказал староста Ивану.

- Давай съедим вместе, пополам, как братья, - ласково и просто сказал Иван и подал один сухарь Сергею. Тот принял сухарь, подошел к Ивану и обнял его. Такого эта камера еще не видела.

А вечером, когда принесли кипяток, Петр достал с подоконника банку с медом и подал Ивану. Тот раскрыл ее и попросил всех подходить с мисками.

И все, как и днем, подходили с мисками, и Иван каждому вливал ложку меда с дедовой пасеки. Как он был благодарен Богу и всем близким людям в Основе. Он в тюрьме смог совершить поистине вечерю Господню.

После поверки и отбоя, когда свет в лампе был прикручен, Иван стал на колени у края нар, как он поступал всю последнюю неделю. Все утихли. Молился человек Богу живому, Богу добра и любви. Теперь в этом все были убеждены. После молитвы Иван услыхал, что по камерам пели "Отче наш". Он остановился, поднял лицо кверху и вот кто-то здесь, в сорок первой, в первый раз запел тоже. Сначала тихо, потом громче, в несколько голосов, потом всей камерой.

Тихо открылась дверь. В дверях стоял дежурный по тюрьме и видел чудо: "И свет во тьме светит, и тьма не объяла его".

Сюда был брошен евангелист Иван Онищенко для погибели от рук преступников. И вот камера преступников поет, а посреди стоит Иван, и как Даниилу во рву львы лизали ноги, так почитают его здесь воры и разбойники.

Глава 12. Чтение Евангелия

Постепенно беседы и речи Онищенко выходили из круга частных и стали групповыми. Все чаще можно было видеть его, окруженными заросшими преступниками, которые слушали и спрашивали. И Иван всем отвечал, всем находил нужное слово.

- Ты, Ваня, наверное, похож па того Онищенко, тоже Ивана, о котором говорит вся тюрьма. Только у него есть, говорят, такая книга, Евангелие, по которой он читает. И в этой книге все сказано. Даже, рассказывают, что он может сквозь закрытые двери проходить и может жить, ничего не кушая. Он, рассказывают, все отдает голодным, - сказал однажды во время общей беседы один арестант.

Все слушали и, казалось, верили, что говорил этот человек. Разве чуда не бывает, особенно со святыми людьми? И каждый мог бы рассказать о многих чудесах, о которых слышал и даже сам видел.

- Даже начальство его боится, - подхватил другой. - Его допрашивали, били, а он стал невидимым и ушел. Теперь, говорят, его не находят. Все камеры требуют его, а начальство не может его найти. Вот бы нам увидеть то Евангелие.

И Иван понял, что пришло время и здесь читать Евангелие. Теперь он уже не будет бояться, что его узнают. Ведь Онищенко святой, не такой, как все. Он ушел, и нет его в тюрьме. А он, Ваня, простой смертный, и никто не подумает, что он Онищенко. И потом Иван не страшился уже себя, своей способности отдаваться самомнению. Он смирился, он возвысил над собой Дух Иисуса Христа, Дух Бога - вся слава Ему!

Он вытащил из кармана сермяка Евангелие и показал всем:

- Есть и у меня такая книга Евангелие. Кто из вас хорошо знает грамоту?

- Я знаю, - сказал немец-колонист Браун, который до сих пор не отдал Ивану полпайки хлеба и поэтому до сих пор чувствовал себя виноватым перед ним.

- Ты-то знаешь грамоту, - сказал молодой арестант, любивший пошутить, - да выговор-то у тебя не русский. Дайте я спробую. Я учился грамоте.

Началось чтение Евангелия. Все встали, Иван совершил общую молитву, затем все спели "Отче наш". Наступила полнейшая тишина. Вся сорок первая камера погрузилась в слушание Нового Завета. Слушали с большим вниманием, но не все восхищались, некоторые воспринимали прочитанное с недоверием. Многие возникающие вопросы обсуждались после чтения. В такой разношерстной толпе было много волнений, шума, но договор слушать нарушен не был. Прочитали Евангелие от Матфея до конца, и Иван отвечал на вопросы и слушал комментарии на прочитанное.

Новый Завет был прочитан за четыре дня. Нагорную проповедь Иван прочитал сам с чувством, с расстановкой,