Евангелист Иван Онищенко - Юлия Крюденер

тюрьмы. Кто знает волю Бога о каждом из нас? А сейчас мы должны благодарить Бога за то, что получаем этот свет учения Христова. Может, эта наша встреча в тюрьме завтра решит нашу жизнь в такую сторону, в какую мы и не ожидаем. Я очень полюбил эти стихи, послушайте:

В годину жгучих испытаний, В час испытанья роковой, Под гнетом тягостных страданий, Мой друг, не никни головой.

Пусть тьма ратует за земное, Сие лишь провозвестье нам. А мы избрали в цель иное: Наш идеал - любовь к врагам.

Двум солнцам в небе не подняться, Двух нолей в жизни не избрать. Нельзя служить любви и братству И реки крови проливать!

Кто-то вздыхал, кто-то стукнул кулаком по нарам со стоном: "О Боже!" Бернадский порывисто поднялся со своего места, несколько раз прошел по камере и сказал:

- Продолжай, говори! Верно ты говоришь, здорово говоришь. И Иван продолжал:

- Братья мои! Если бы люди познали свет учения Христова, не нужны были бы тюрьмы, без дела осталась бы полиция.

- Правильно говоришь.

- Верно, брат. Свет надо познать, - сказали двое почти в один голос, и вся камера подтвердила.

- Я уверен, - продолжал Иван, - если бы нам сейчас предложили свободу на условиях, что мы пойдем по всему миру и будем нести свет Христова учения, то все бы мы согласились на это и действительно несли бы его.

- Верно, Иван!

- Какой я ни темный, а нес бы, от Самого Бога выпросил бы его, только бы освободили! - проникновенно говорил портной, глухота которого не могла остановить доступ в его разум слов Онищенко о свете.

И вдруг - как будто бы кто толкнул Ивана. Он молодо спрыгнул с нар, повернулся лицом ко всем сидящим и развел руками, как бы желая обнять всех, и с любовью сказал:

- Дорогие братья, друзья мои! Бог ныне повелевает всем покаяться! На небе бывает об одном кающемся грешнике больше радости, чем о девяносто девяти праведных, не имеющих никакой нужды в покаянии. Иисус протягивает сегодня к нам Свои окровавленные руки: "Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас".

Бернадский медленно прошел по камере, молча всматриваясь в блестящие глаза Онищенко, и остановился у двери, как бы решая что-то. И вдруг он вышел на середину, поднял руки кверху, сжал кулаки, затем выпрямил пальцы и с воплем крикнул:

- Неужели есть такой Бог, Который может простить мне все, Который может подать мне руку помощи в этот час моей жизни, может полюбить меня?

- Есть такой Бог! - громко сказал Иван и встал на колени. С нар спрыгнули арестанты и тоже встали на колени. А Бернадский упал на пол вниз лицом и стал молиться.

- Боже мой, Боже мой! Неужели у Тебя столько милости, что Ты можешь простить и такого грешника, как я? Неужели и для меня возможно прощение? Прости меня, прости но Твоей великой милости. Я верю, верю, о Боже, что Ты можешь простить меня за все мои преступления. Я вор и разбойник, я хуже вора, я убийца невинных людей. Я убивал матерей и их детей, я убивал стариков. Прости! Прости меня, недостойного! Как разбойника на кресте, прости меня! Прости меня, прими меня!

Совершилось чудо, подобное чуду исцеления Христом слепорожденного: не видел и стал видеть.

Бернадский, вор и разбойник, духовно темный от рождения, сорок лет живший слепым, вдруг прозрел, стал видеть свет Христа. Если бы кто спросил его об Онищенко: кто открыл тебе глаза? Он мог бы сказать только одно: не знаю, кто он. Знаю, что я не видел, а теперь вижу!

Бернадский попытался встать, но не смог; рыдания душили его, и он снова опустился на пол. Два человека подняли его, и он подошел к Онищенко.

- Дорогой Ваня, брат и друг мой! Я теперь должен рассказать о себе все, всем рассказать, ничего не тая, о своих преступлениях.

- Ты много сказал Богу, ты все сказал единому Судье, Который может прощать все.

И Ваня повернул его лицом к двери, где стояли прокурор, следователь и начальник тюрьмы. Они все слышали, они все видели.

- Онищенко, - сказал начальник тюрьмы, указывая прокурору на Ивана.

- Онищенко? - как эхо повторил Бернадский. Начальство молча вышло в коридор.

- Онищенко?! - сказала вся сорок первая камера. Такого в Херсонской тюрьме еще никогда не было. Было чудо, было дивное в очах Господа, дивное в очах людей.

Глава 14. Покаяния в сорок первой камере

Огонь, который принес на землю Христос, был зажжен. Зажжен и ярко разгорался, забирая в свою среду все, что было на пути.

Как только дверь за начальством закрылась, на колени упал один из друзей Бернадского, Лука Сильченко, и с воплем стал исповедоваться:

- Прости меня, Боже! Я убил своего любимого дядю Онисима, и он сейчас стоит у меня перед глазами. С тех пор я стал страшным злодеем: я не щадил ни детей, ни юношей, ни девушек. До сих пор я вижу перед собой девушку с распущенными волосами и голубыми глазами, которая умоляла меня: "Я жить хочу". И я не мог от боли сердца нажать курок пистолета, но я все равно убил ее. И она все время судит меня! Боже мой, Боже. Прости меня, освободи от кошмаров и бессонниц. Омой меня, очисти, помоги. Я готов теперь отдать всю свою кровь, отдать жизнь, чтобы войти в Твой свет. Пусть вся моя жизнь будет принадлежать Тебе, и твори мною волю