Евангелист Иван Онищенко - Юлия Крюденер

- Это неплохо, но чересчур ревностно тоже ведь нельзя. Порядок нарушается, да и на сговор похоже. Все камеры поют, даже политические, где в основном безбожники.

- А как вы думаете? - обратился губернатор к священнику.

- Молитва Господня - это не плохо, но в камере все делаются штундистами.

- Я вижу, - сказал губернатор, - что буйные бандиты становятся кроткими христианами. А почему бы это не вводить самим священником, не ожидая какого-то Онищенко? Может, учредить сан тюремного священника, и пусть он занимается чтением Евангелия и духовным пробуждением преступников?

- В синоде уже ставился об этом вопрос, - сказал священник, - я считаю, что в ближайшее время это будет осуществлено. Это необходимо.

- А как вы думаете, начальник тюрьмы?

- Мы пробовали. Священники окружного синода заходили в камеру. Слушать их не хотят. Начинают говорить: "А вы как сами-то живете?" А что скажешь, если священники часто живут не как должно. - И уже не по вопросу Кузьменко стал рассказывать. - Когда каялся этот бандит Бернадский, мы в этой камере были. Вот и господин прокурор был, и следователь, и он так каялся, что у меня мороз по шкуре ходил, и я готов был вместе с ним каяться. Все мы, как преступники, все у нас что-нибудь да не так. И я думаю, что в камеры лучше не священников давать, а Евангелие, пусть читают. Оно, как молот, разит всех!

- Тогда все станут штундистами, - священник негодовал. Губернатор рассмеялся:

- Ну и пусть! Покаются, перестанут воровать, убивать и тюрьмы не надо будет.

- Да так они теперь в камерах и говорят, - вновь сказал священник.

- А тюрьмы не дай, все станут революционерами и заберут власть в свои руки, - сказал до сих пор молчавший пристав.

- Воры покаются, - сказал священник, - а штундистам и революционерам в чем каяться? К этим надо принимать самые жесткие меры. Не покаются они.

- Смотрите, что творится, - оживился начальник тюрьмы, - в Елизаветградской губернии уже тысячи штундистов. Там, рассказывают, книгоноши носят и раздают Евангелие. Может, тут есть какая-то правда? Может, и священникам нашим надо над собой задуматься, чтобы правильно жить перед людьми?

- Вы, Кузьменко, я вижу, и сами можете стать евангелистом, - полушутливо заметил губернатор. - А в какую тюрьму тогда сажать вас, если этой вы начальник?

- Евангелистом я могу и не стать, - полуобиженно возразил начальник тюрьмы, - но хотеть, чтобы священники посмотрели на себя и почерпнули бы у евангелистов, как поступать, хотя бы у Онищенко, я бы хотел. Да и вы, наверное, тоже не отказались бы. Может, если бы батюшки вели себя, как подобает, и Онищенко ходил бы к ним и не отделялся бы к штундистам. Он же верит в того же Иисуса Христа.

Глаза священника стали злыми. Он резко встал.

- Разве вы не видите, - заговорил он, - что евангелисты вместе с революционерами взрывают устои нашего государства?! Это очень опасное явление, и с ним нужно вести непримиримую борьбу. Это одна шайка. Лучше пусть будут воры и разбойники, нам с ними легче справиться, чем с еретиками.

- Да, - закончил разговор губернатор, - вижу, что нам действительно есть над чем подумать. Я хотел бы сам лично поговорить с этим евангелистом. Может, пригласим наших священнослужителей и проведем серьезную полезную беседу. Пусть они и между собой порассуждают, где правда. Почему наше духовенство до сих пор не ставило так вопрос? Здесь вопрос не только Херсонской тюрьмы. Ведь евангелистов сегодня на Украине уже тысячи, всех судить ведь невозможно, так и тюрем не хватит! И ведь еще вопрос: стоит ли их сажать в тюрьмы? Лучше ли от этого будет или хуже? Ведь им в тюрьме предоставляется благодатная почва для евангелизации. Где еще может случиться такое покаяние, какое мы видим сегодня? К ним присоединяются и революционеры, как это было, рассказывали мне, в сороковой камере. Полищук посмотрел на всех и не так громко добавил:

- А что нам делать? И сила может оказаться у них. Вы слышали, что говорил Бернадский. Для него сейчас нет неволи, есть свобода духа. Давайте остановимся, подумаем и решим, как нам лучше поступить. Вы готовитесь производить допросы и дознания, но не будьте с ними суровы и жестоки. Не ожесточайте их, а дайте волю их признаниям. Я верю, они теперь другие. Они же не звери, а люди...

Глава 18. Бернадский напутствует

В камере Бернадского ждали. Днем Онищенко читал им притчу о блудном сыне, и после чтения всех потряс рассказ-признание одного арестанта, как он попал в тюрьму. Особенно трогательным был конец рассказа:

- ...И потерял я жалость к тем, кого убивал. Что муху убить, то для меня человека зарезать. Один раз я забрался в квартиру, а там лежит на кровати старуха. Когда я подошел к ее кровати, чтобы убить, она проснулась. Поняв, зачем я пришел и что хочу с ней делать, она не испугалась, не стала, как обычно, кричать и звать на помощь, а поднялась, посмотрела мне так внимательно в лицо и вдруг тихо спросила: "А тебе не жалко меня?" Я ударил ее кодом и убил, но как что-то оборвалось во мне. Ее глаза, этот ее голос, вопрос как будто замерли передо мной. Я бросил нож и ушел. И идти никуда не мог, а пошел прямо в полицию и сказал: "Я убил старуху". Меня взяли, судили и вот иду на каторгу на всю жизнь. А мне теперь хорошо. Признанием я как бы сбросил все с души. И вот теперь Бернадский, Ваня, Евангелие. До могилы спасибо!

Когда Бернадский вошел, все встретили его радостно, как родного брата. Он стал рассказывать: