Книга о любви - Джона Лерер

является противоположностью любви? Казалось бы, ответ очевиден – ненависть. Если любовь – это желание быть как можно ближе, целовать, обнимать, прикасаться, то ненависть вызывает желание оказаться как можно дальше или хотя бы хорошенько врезать.

Но в данном случае очевидный ответ – неправильный. Любовь и ненависть во многом сродни друг другу, оба эти сильные чувства зарождаются в одних и тех же нервных центрах. Первые доказательства этого приводятся в серии статей Джона Долларда, Нила Миллера и их соавторов, опубликованных еще в 1930-х годах в рамках разработки теории, которая утверждала, что в основе агрессии лежит фрустрация, неудовлетворенная потребность. Ученые вводили в мозг грызунам электроды и стимулировали центр удовольствия. Животное, что неудивительно, замирало в блаженстве. Однако когда стимуляция прекращалась, грызуны часто впадали в ярость и набрасывались на провода, которые только что доставляли им такое удовольствие.

Так выглядит лабораторная модель поведения взбешенного любовника. Антрополог Хелен Фишер называет такой сидром “любовная ненависть” и утверждает, что это типичная реакция на разбитое сердце или сложности в отношениях. Так бывает, когда привязанность сошла на нет. Или наша вторая половина просто умудрилась довести нас до белого каления. Но удивительно, как легко нежная страсть превращается в праведный гнев. Это происходит так быстро, пишет Фишер, потому что “первичные центры ярости очень тесно связаны с участками префронтальной коры головного мозга, которые предчувствуют подкрепление”, а когда мы ощущаем себя любимыми – это тоже удовольствие, т. е. подкрепление[561].

Лев Толстой и его жена Софья вошли в историю как яркий пример пары, в которой любовь неразрывно сплелась с ненавистью. Они познакомились летом 1862 года, когда Соне исполнилось восемнадцать. (Вообще-то она была урожденная Софья Берс, но все звали ее Соней.) Вскоре Лев вручил ей письмо, где сделал официальное предложение. В начале письма он признавался, что изнемогает от желания, дальше жаловался, как он не может спать, как его неправильно понимают ее родные, и превозносил свои писательские труды. После этого Толстой наконец переходил к делу: “Вы, честный человек, руку на сердце, – не торопясь, ради Бога не торопясь, скажите, что мне делать. <…> Скажите, как честный человек, – хотите ли вы быть моей женой?” Соня, вне себя от счастья, ответила “да”[562].

Однако вскоре в жизнь влюбленной пары вторглись припадки гнева и отчаяния. Оба, и Софья Андреевна, и Лев Николаевич, страдали манией к ведению дневников, что позволяет отследить историю приливов и отливов в их отношениях во всех мучительных подробностях. Некоторые записи переполнены любовью. Софья Андреевна пишет, как она счастлива видеть мужа вечером, после того как он закончит свои писательские труды: “Когда он возвращается, мне всегда как-то болезненно радостно”[563][564], – и с каким удовольствием она переписывает начисто его сочинения. Лев Николаевич описывал свои чувства не менее пылко: “Люблю я ее, когда ночью или утром я проснусь и вижу – она смотрит на меня и любит <…>. Люблю, когда она девочка в желтом платье и выставит нижнюю челюсть и язык. <…> Люблю, когда…”[565] Дневниковая запись заканчивается многоточием, словно Лев Николаевич был слишком переполнен любовью, чтобы продолжать писать.

Но в дневниках запечатлен также и калейдоскоп семейных сцен, когда стены в доме дрожали от криков[566]. Супруги спорили по поводу секса: Лев Николаевич желал его, а Софья Андреевна нет – и сокрушались по поводу ее бесконечных беременностей. (За двадцать пять лет она выносила и родила тринадцать детей. Возможно, это объясняет, почему желание покинуло ее.) Лев Николаевич стал видеть в жене избалованную графиню, которую заботят лишь удобство и роскошь, без единой мысли помочь другим. Они скандалили из-за детей, из-за денег и вегетарианской диеты графа. Софья Андреевна считала мужа неряхой и хотела, чтобы он мылся почаще. Лев Николаевич ее не слушал. Их камни преткновения были большей частью преодолимы, поэтому супруги каждый раз мирились и говорили друг другу, что теперь их отношения вновь наладятся. Любовь обращалась в ненависть, а потом ненависть – в любовь.

Так оно и шло до самой трагической развязки. Перед смертью Лев Николаевич бежал из дома. Он сел в поезд, идущий на юг, но в пути ему стало плохо, и ничего не оставалось, кроме как воспользоваться гостеприимством станционного смотрителя на глухом полустанке. Софья Андреевна приехала к нему, но, как она ни умоляла пустить ее, Лев Николаевич отказывался видеть жену, утверждая, что эта встреча убьет его. (Они были женаты уже сорок восемь лет, а он по-прежнему пытался играть в эти глупые игры.) Сохранилась фотография, на которую невозможно смотреть без слез: Софья Андреевна стоит возле домика станционного смотрителя, вглядываясь в окно. Ее голова замотана белым платком, руки лежат на убеленном снегом наличнике, у ног – корзина с грязным бельем. Софья Андреевна желает только одного – в последний раз увидеть любимого мужа[567].

Отношения Толстого и его жены представляют собой предельно яркий пример распространенного явления, когда все хорошее, что происходило между супругами, сопровождалось обидами и гневом. (Как писал другой русский классик, Федор Достоевский, “любовь деятельная сравнительно с мечтательною есть дело жестокое и устрашающее”[568].) Быть вместе – значит видеть все недостатки, все мелкие несовершенства, которые замечаешь, только если вы живете в одном доме, спите в одной постели и пользуетесь одной ванной. Но что удивительно, злость, как и любовь, может жить в сердце очень долго. Все прочие чувства рано или поздно притупляются вследствие привыкания, однако любовь и ненависть остаются с нами во всей полноте. Люди, по отношению к которым мы испытываем яркие, жгучие эмоции (пусть даже это гнев и ярость), со временем только больше занимают наши мысли. Страсть не гаснет.

Это возвращает нас к вопросу, с которого мы начали: что же есть противоположность любви? На этот вопрос есть и другой ответ, нежели ненависть. Первым это предположил писатель Эли Визель[569]: антипод любви – равнодушие[570]. Безразличие, апатия, скука. Хайдеггер говорил, что скука не что иное, как осознание течения времени. Восторг любви заставляет нас забыть о нем. Чувство не может остановить время – ничто не может, – однако каким-то неизъяснимым образом оно способно время искажать. Первые, блаженные дни влюбленных тянутся бесконечно. Потом это случается снова, когда прочие порывы, желания и удовольствия уходят в прошлое, а любовь остается. Часы продолжают тикать, но истинная любовь этого не замечает. Она продолжается до скончания времен.

И даже если любовь умирает, она оставляет по себе неизгладимый след. Тот, кто однажды полюбил, навсегда утрачивает способность оставаться безразличным к этому человеку. Ваш