Орбинавты - Марк Далет

Уговорить Ибрагима продать дом в Гранаде, где прошла вся его долгая жизнь, и переехать в Кордову оказалось не так трудно, как предполагал Алонсо. После того как Мануэль завершил службу и уехал в Саламанку, некому стало их защищать. А защита требовалась — новые власти косо смотрели на упрямого старого мусульманина, отказывающегося принять христианство (несмотря на его же крайне скептическое отношение к догматическому исламу), но живущего вне районов, отведенных новой властью для мусульман. Однако еще более следовало опасаться самих мусульман, особенно старых знакомых Алонсо. После того как отец его соученика, погибшего при защите Гранады, встретив Алонсо на улице, разразился криками, называя его во всеуслышание предателем и вероотступником, Ибрагим прекратил всякие споры относительно необходимости переезда.

На деньги, вырученные от продажи гранадского дома вместе со средствами, предоставленными дядей Хосе, Алонсо открыл две лавки для книжной торговли — в Кордове и в Саламанке. В «золотом городе» в его отсутствие лавка пока не работала, но первые заказы уже принимал у клиентов талантливый переписчик Мартин Освальдо, которого порекомендовал Антонио де Небриха.

— Ты хочешь спросить про своего блохастого приятеля? — спросил дед надтреснутым голосом, снимая очки.

Алонсо вздрогнул. Дед, как обычно, угадал, что у него на уме.

— В общем, да, — признался он. — Как-то неловко интересоваться тем, что стало с животным в месяцы, когда гибли люди. К тому же, как я слышал, в городе тогда ели лошадей и крыс. Я почти не сомневаюсь, что Саладин погиб.

— И ты терпел и не спрашивал почти семь месяцев? — ужаснулся Ибрагим. — С такой выдержкой ты мог бы стать святым, если бы сумел полностью принять какую-нибудь религию!

— Так что же стало с Саладином? Судя по твоему шутливому тону, он уцелел! — Алонсо не смог скрыть забрезжившей в нем надежды.

— Не знаю, уцелел ли он, но мы с нашей девочкой, да упокоится ее душа в мире, сделали все, чтобы он не попал кому-нибудь на стол. В самом начале осады, когда уже было совершенно ясно, к чему все идет, я попросил Фатиму вынести кота за ворота города. В первые дни командующий конницей велел не запирать городских ворот, чтобы доказать христианам, что мы их не боимся. Фатима отдала Саладина одному из всадников, охранявших ворота, и попросила отнести его шагов на двести — триста поближе к стану неприятеля, чтобы кот мог учуять их еду. Что было с ним после этого, я не знаю. Надеюсь, что нюх увел его в лагерь католиков. Если бы Саладин вернулся в город, он наверняка нашел бы дорогу домой, как уже делал много раз.

Ибрагим тяжело вздохнул.

— Что поделывает твой друг из Саламанки? — спросил он.

— Отплытие эскадры Колона, если только можно назвать эскадрой одну старую карраку и две крошечные каравеллы, назначено на сегодня. Я уже не успеваю с ним попрощаться. После вчерашнего прощания с Рафаэлем у меня нет душевных сил снова ехать к берегу и провожать кого-то, кто, возможно, никогда не вернется назад.

— Но ведь ты вчера был в Малаге, — удивился Ибрагим. — Разве Колон отплывает не оттуда же?

— Нет. Они уходят в море из маленького прибрежного городка Палос-де-ла-Фронтера, в районе Уэльвы. Это ближе к Севилье. Да и почти вся его команда, если не считать нескольких чиновников королевы, набрана в маленьких городках этого района — в самом Палосе, в Уэльве и Могере.

— Значит, королевская чета удовлетворила все требования генуэзца? — Ибрагим очень живо заинтересовался судьбой проекта Колона. Алонсо рассказывал деду все связанные с этим предприятием подробности, которые знал из рассказов Мануэля де Фуэнтеса.

— Не совсем. В феврале, уже после падения Гранады, они согласились финансировать отплытие трех кораблей, но категорически отказались выполнять требование Колона о предоставлении ему званий и должностей. К тому времени король и королева покинули Гранаду и вернулись в Санта-Фе, где и встречались с Колоном. Разочарованный мореход заявил, что теперь он направляется во Францию, и покинул город. По слухам, узнав об этом, король выразил свое облегчение, зато королева твердо заявила, что нельзя допустить, чтобы услугами Колона воспользовалось другое государство. Она якобы сказала тогда, что, будучи монархом Кастилии, принимает независимое от Арагона решение удовлетворить запросы Колона и что она даже готова заложить собственные драгоценности, чтобы покрыть часть расходов. Не знаю, можно ли верить в историю про драгоценности. Скорее всего, это очередная легенда из тех, в которые так охотно верят люди. Вроде того, что рассказывали во время войны про нижнюю рубашку Изабеллы.

— Да, любопытно. — Дед несколько раз цокнул языком, как делают арабы, чтобы выразить заинтересованность и удивление. — И что же было дальше?

— Дальше Изабелла отправила за Колоном альгвасила, который остановил его где-то по пути в Кордову и препроводил обратно ко двору. Там ему сообщили, что его требования будут приняты. К середине апреля католические короли предоставили мореходу письменный документ, который, вопреки их заверениям, содержал не согласие с его требованиями, а своего рода компромисс. По этому документу ему и его наследникам жаловали дворянство, он получал титул «адмирала моря-океана», должности вице-короля и губернатора новооткрытых земель, десятую долю с чистого дохода на новых территориях и право разбора на них уголовных и административных дел — в общем, все, что он требовал, но при условии, что он действительно откроет земли в море-океане. В случае же, если его экспедиция не увенчается успехом, он ничего из этого не получит.

— И как поступил гордец? Опять вспылил и уехал?

— Нет, согласился. По рассказам Мануэля, он настолько убежден в успехе своего предприятия, что для него этот компромисс равносилен предоставлению ему всех должностей. Колон буквально излучает уверенность в себе. Матросы считают, что он поведет их на верную гибель, и, несмотря на это, уже сейчас называют его адмиралом и доном Кристобалем, хотя ему лишь предстоит получить эти титулы в случае удачи. Это человек, умеющий внушать уважение к себе даже тем, кто ему не верит.

— Поразительная личность, — констатировал дед. — За преданность цели он заслуживает того, чтобы добиться ее. Ты согласен со мной?

— В общем, да. Хотя я не в восторге от посулов, которых он надавал королям. Не зная заранее, как сложится судьба экспедиции и кому принадлежат земли, которые он откроет, он уже сейчас обещает, что оттуда в Кастилию польются потоки золота и драгоценностей!

Дед покачал головой.

— В таком случае неизвестно, что сулит Кастилии его проект: превращение ее в империю или втягивание в непосильную войну с великими странами Востока, — проговорил он задумчиво. — Кстати, почему в Кастилии нет столицы и королевская чета постоянно меняет свое местопребывание?

— Они считают, что бремя расходов на поддержание двора не должно всегда падать на один и тот же город, — ответил Алонсо.

— То есть жизнь двора финансируют городские власти? — изумился старик.

— По крайней мере, частично. Дед, — спросил Алонсо, вставая, — тебе что-нибудь привезти из Саламанки?

— Как всегда, новые книги. — Лицо Ибрагима просияло. Казалось, радость разгладила часть морщин. — Ведь теперь я зрячий!

— Ну, это-то понятно! Но, может быть, тебе нужно что-то определенное? У тебя есть еще неделя до моего отъезда. Подумай.

— Скажи, Али, во время той поездки, когда ты занимался магазином в Саламанке, ты встречался с Фуэнтесом?

— Нет. Мы с ним были там в разное время.

…В «золотом городе» Алонсо, как обычно, остановился в «Пиренейском льве». Там его ждала записка от Консуэло.

«Дорогой вестгот! — прочитал Алонсо. — Оказывается, ты в начале лета был в Саламанке и даже и не заглянул ко мне. Меня это не удивило, но немного огорчило. Надеюсь, наша дружба все еще существует. К.».

Да, в тот свой приезд он действительно так и не сумел заставить себя нанести визит в палаццо на предмостной площади после того, как узнал, что Консуэло регулярно встречается с каким-то молодым идальго, вернувшимся с Гранадской войны. Он не знал, что мешает ему навестить ее: ревность или непонимание того, каким будет теперь характер их отношений после длительной разлуки.

Однако в этот раз он принял решение увидеть сьелито. Тем более что у него был припасен обещанный Консуэло подарок.

Сердце его обмирало, когда он приближался к саду, окружавшему особняк возле моста, когда рука его дернула шнурок звонка с лисьей головой и где-то внутри раздались мелодичные переливы, когда Консуэло сама открыла ему калитку. При виде Алонсо лицо ее вспыхнуло от радости, и он опять подивился тому, какой незаметной и заурядной кажется ее внешность при первом взгляде и как любое ее слово, жест, движение, улыбка сразу же магическим образом придают ее облику непреодолимую притягательность.