Орбинавты - Марк Далет

Алонсо удалось проведать своих друзей в Гранаде лишь через месяц после того, как вышел эдикт об изгнании. Он застал их в момент, когда вся семья была в сборе. Их бывший сосед, торговец-мусульманин, чья овощная лавка находилась здесь же, на рынке Алькайсерия, привел родственника из Феса, некоего Абдуррахмана. Тот рассказывал о судьбе первых изгнанников из Кастилии, которых недавно видел в Марокко.

— В Фесе уже прослышали о том, что указ католических королей не разрешает евреям брать с собой денег и ценностей, — говорил Абдуррахман, поглаживая шелковистую черную с проседью бороду. Алонсо показалось, что, искренне сочувствуя слушателям, он в то же время наслаждается тем, что находится в центре их внимания. Его арабский отличался от гранадского, но не настолько, как египетский или дамасский, и понимать его было легко. — Вот по городу и прошел слух, что некоторые из евреев обязательно попытаются как-то спрятать и провезти с собой драгоценности.

— Как же это возможно? — удивился Леви-Исхак, муж Дины. — Ведь людей перед погрузкой на корабль тщательно проверяют.

— Можно проглотить драгоценный камень, и тогда проверка его не обнаружит.

Присутствующие встретили эту идею возгласом изумления.

— Кто же на такое пойдет? — не поверил старый Муса. — Так можно и жизни лишиться!

— Да, риск есть, — важно кивнул Абдуррахман. — Но ведь уезжают тысячи и тысячи людей. Среди такого количества всегда найдется кто-нибудь, кто готов рискнуть. К тому же приехать в чужую страну, не имея никаких средств, никакого имущества, никакой родни, — некоторым покажется, что это еще больший риск, разве нет?

Никто не ответил, лишь Дина уткнулась в плечо Леви-Исхака, а тот ей шептал что-то успокоительное. Ханна взяла у нее младенца и вышла из комнаты, забрав с собой двоих детей Рафаэля.

— К чему я это говорю, — продолжал рассказчик. — В последние дни в Марокко участились случаи нападения на евреев из Кастилии. Самое ужасное, что, поскольку брать у них было нечего, нападавшие вспарывали им животы. Искали спрятанные в желудке драгоценности…

Он выдержал паузу, сокрушенно качая головой. Дина, всхлипывая, выбежала из комнаты.

— Будем уповать на Господа, Бога Израиля, — произнес Рафаэль, решительно вставая с места и давая тем самым понять, что беседа окончена. — Не важно, как давно здесь живут евреи. Это не наша страна. Негоже нам рыдать, уходя отсюда! На все воля Господа. Евреи плачут, только покидая Иерусалим…

Когда все разошлись, он отвел Алонсо в закрытую лавку.

— Почему бы вам не креститься и не положить конец всем этим мучениям? — Алонсо долго колебался, прежде чем задать этот вопрос. Он понимал, что может обидеть друга, но не мог не предпринять попытки, пусть даже обреченной на неудачу, спасти Рафаэля и его семью от изгнания. — Ты только не принимай это как упрек. Я действительно пытаюсь понять, почему огромная масса людей готова пойти на такие лишения, на смертельный риск, подвергая опасности и себя, и близких, лишь бы не принять, пусть хотя бы для вида, чужую веру. Ведь многие другие, как среди мусульман, так и среди евреев, все же крестятся.

Рафаэль вздохнул, подумал, сжав губы. Затем посмотрел прямо в лицо Алонсо:

— То есть ты предлагаешь нам поступить так, как ты?

— Я не предлагаю. Я спрашиваю, почему вы даже не рассматриваете такой возможности.

— А ты смог бы креститься, если бы по-настоящему верил в истинность ислама?

— Думаю, в этом случае мне было бы труднее, но если бы опасность угрожала моей жизни, то, пожалуй, я бы все равно крестился. Разве Богу нужно, чтобы мы служили ему мертвыми, а не живыми?

— Алонсо, что ты чувствовал, когда сделал это? — спросил Рафаэль. — Признаться, ты очень меня удивил! При всей твоей образованности, начитанности, при всем твоем знакомстве с идеями христиан и язычников, я все же не ожидал, что ты так поступишь. Когда-то твое мусульманство казалось мне искренним.

Алонсо задумался.

— Я почувствовал облегчение, — сказал он после паузы, — от того, что не надо больше притворяться, отбивая вместе со всеми поклоны в мечети, и досаду от того, что теперь придется притворяться, отбивая вместе со всеми поклоны в церкви.

— То есть ты думал только о поведении людей и о том, что они о тебе подумают. А о Боге ты думал?

— Мне кажется, я все время думаю о Боге, Рафаэль. Но ты все задаешь вопросы, а на мой так и не ответил.

— Видишь ли, друг мой, — Рафаэль поправил каштановую прядь, выбившуюся из-под небольшой шапочки на макушке, — я на самом деле, а не притворно верю, что Господь избрал наш народ для служения Ему и велел нам выполнять Его заповеди. И что Он, да будет благословенно Его имя, не желает, чтобы я, гранадский еврей Рафаэль бен Моше, даже для видимости исполнял заповеди чужих учений. — Рафаэль произносил отдельные слова с таким нажимом, что казалось, он делал это с заглавной буквы, хотя в его родных языках — арабском и древнееврейском — таковых букв не существовало.

— А как ты узнал об этом избранничестве и о том, чего хочет Бог?

— От пророка его Моисея, который говорил с Господом и слышал все это от Него.

Алонсо понимал, что Рафаэль по-своему прав. Если он во все это верит, как может он принять какую-либо иную точку зрения?

— Знаешь, — с горечью заметил Алонсо, — если бы за историю человечества был только один такой человек, непосредственно говоривший с Богом и получивший от него наставления, я бы тоже не испытывал ни тени сомнений. Сам бы пришел к вере такого пророка. Да и не я один. Как же можно оспаривать то, что утверждает Творец? Но ведь буквально каждое вероучение ссылается на подобных пророков, и все они разговаривали с Богом, вот только Бог передавал через них совершенно разные вещи, из-за чего их последователи воюют друг с другом столетиями. А сколько всевозможных святых, мусульманских и христианских, которым были видения Господа и Его ангелов? Как ты все это объясняешь? Неужели все эти люди просто выдумщики?

— Возможно, — предположил Рафаэль, — эти видения происходят от злого начала, которое есть в каждом человеке, наряду с добрым. Если выпить вина сверх меры, тоже можно получить видения. Да во сне нам снится всякая всячина. Неужели все это надо полагать словом Господним? Не говоря уже о том, что некоторые из этих лжепророков и лжесвятых могли и выдумывать.

— Да, возможно, — согласился Алонсо. — Но ведь не все же выдумывали. Давай рассматривать лишь людей, которые искренне считали свои переживания встречей с Божественным.

— Они ошибались, — уверенность была и в голосе, и во взгляде Рафаэля, — принимая за встречу с Божественным нечто иное.

— На основании чего ты решаешь, кто именно ошибался, а кто на самом деле говорил с горящим кустом и получал скрижали на горе Синайской?

— На основании слов, сказанных Богом Моисею, — с нажимом ответил Рафаэль.

Алонсо понял, что разговор, завершив полный круг, вернулся к начальному пункту. Ни о каком знании здесь речи не было. Речь шла именно о вере. Спорить было бесполезно. Надо было просто помочь другу. В конце концов, Алонсо уважал право любого человека верить во что угодно.

Он уже хотел сменить тему, но тут заговорил Рафаэль:

— Кстати, наша вера допускает, что в определенных ситуациях можно даже притвориться, что поклоняешься идолам. Но это лишь в том случае, если доподлинно уверен, что грозит смертельная опасность и единственным способом избежать смерти является вероотступничество. Однако в ситуации с изгнанием это не так. Несмотря на устрашающие рассказы марокканца, ясно, что погибнут не все. Многие выживут. Между тем крещение тоже отнюдь не дает гарантии на выживание. Как раз в наши дни, с тех пор как возрождена инквизиция и во главе ее стоит Торквемада, да сотрется имя злодея и память о нем, на так называемых аутодафе убивают именно тех, что крестились. Евреев и мавров, которых обвиняют в тайном следовании их прежним верам. Разве это не так?

— Да, это так, — вынужден был признать Алонсо. — Крещение не дает гарантии выживания. Но здесь я могу повторить твой довод. Не все попадут на костер. Некоторые выживут. Что-то мне подсказывает, что число тех, кто не выдержит тягот и лишений изгнания, превысит даже число жертв инквизиции. Впрочем, я, конечно, могу и ошибаться. Я не пророк и даже общепризнанным пророкам не слишком верю. Хотя бы потому, что их учения не допускают споров и самостоятельного мышления. Точнее говоря, споры есть, но они очень быстро перерастают в войну и в истребление побежденных. При этом последние объявляются еретиками. Именно так на протяжении веков вели себя и мусульмане, и христиане.

— В нашей вере споры только поощряются. — Рафаэль сделал ударение на слове «нашей». — Талмуд — это не что иное, как огромное собрание изречений мудрецов, спорящих друг с другом по каждому вопросу.