Орбинавты - Марк Далет

— В нашей вере споры только поощряются. — Рафаэль сделал ударение на слове «нашей». — Талмуд — это не что иное, как огромное собрание изречений мудрецов, спорящих друг с другом по каждому вопросу.

«Но только не о том, — подумал, но не произнес вслух Алонсо, — можно ли доверять основоположнику учения, который вывел евреев из египетского рабства».

— А во что веришь ты, Алонсо?

Алонсо уже не терпелось закончить разговор, но он понимал, что после искренних ответов друга не может проигнорировать его вопрос.

— Это не столько вера, сколько предположение, — сказал он. — Мне думается, что подлинное переживание является более надежным источником знания, чем вера. Ведь если я тебе скажу, что по комнате летает бабочка, а ты мне поверишь только потому, что доверяешь моему авторитету, ты будешь думать, что в комнате есть бабочка, хотя я просто принял игру света за полет насекомого. Если же на твою руку сядет бабочка, то ты точно будешь знать, что она здесь есть, даже если я тебе ничего о ней не скажу.

— Ты имеешь в виду, — Рафаэль хотел уточнения, — что для получения знания о мироздании каждый из нас должен стремиться к непосредственному общению с Богом, а не полагаться на писания, даже священные? Но ведь ты же сам сказал, что ты не пророк. Теперь же ты утверждаешь, что каждый из нас пророк.

— Я не утверждаю, — возразил Алонсо, — а предполагаю, что в каждом из нас где-то в глубине сознания скрыта эта возможность. Если Бог действительно сотворил человека по Своему образу и подобию, то вряд ли имеется в виду их внешнее сходство, ведь Бог — это не физический объект. Возможно, речь идет не о теле, а о сознании. Возможно, где-то в глубинах сознания или даже за пределами этой глубины кроется ключ к пониманию мироздания или того, что мы воспринимаем как мироздание.

— И как же до этого ключа добраться?

— Мы уже с тобой согласились в том, что видения так называемых пророков и святых настолько сильно отличаются друг от друга, что вряд ли могут быть источником знания. Возможно, они представляют собой такие же иллюзии, как горячечные фантазии пьяницы или наши ночные сны. Возможно, наш разум непрерывно их производит. И тогда весь этот мир создан именно нашим сознанием, что звучит не так уж и парадоксально, если оно божественно, то есть единоприродно Творцу или даже является Творцом.

— Смотри-ка, куда тебя занесло… — Рафаэль взглянул на Алонсо с любопытством. — Никогда ничего такого не слышал.

— А отсюда следует, — продолжал Алонсо, — что никакие умопостроения или видения нельзя считать конечной истиной, даже видения самых уважаемых нами людей и великих деятелей древности. Творящая первооснова должна быть открыта где-то за пределами проявлений нашего рассудка. И ее можно обнаружить с помощью особой медитации. Но, подчеркиваю, это лишь предположение.

— Прости, я не понял слова, которое ты произнес. Медитация? — спросил Рафаэль.

— Это на латыни. Meditatio. Означает особый вид размышления, сосредоточенное и созерцательное размышление, — объяснил Алонсо.

Это слово использовалось в рукописи «Свет в оазисе», где приводились наставления по выполнению таких размышлений, вплоть до того, какими должны быть позиция тела и дыхание медитирующего. Алонсо и Ибрагим совместными усилиями недавно расшифровали фрагмент на эту тему.

— То, что ты мне сейчас сказал, ты не мог прочесть ни в одной книге мусульманского, христианского или иудейского автора, — предположил Рафаэль. — Или я ошибаюсь?

— Ты прав, — подтвердил Алонсо. — Я прочитал это в тайной рукописи, о которой не вправе говорить. Но я хотел рассказать тебе хотя бы небольшой фрагмент этого тайного знания, в качестве подарка. После вашего отъезда мы, возможно, больше не увидимся. Пусть же у тебя останется на память обо мне это знание, которое, скорее всего, будет для тебя бесполезным. Считай его чем-то вроде подарка на память.

— Что ж, спасибо. Хотя я, безусловно, не смогу извлечь никакой пользы из того, что ты мне сказал, хотя бы потому, что не верю в это ни на йоту.

Рафаэль встал, походил, потом снова уселся и вдруг объявил:

— А сейчас и я тебе кое-что расскажу. Тоже небольшой фрагмент тайного знания. Это будет мой тебе ответный подарок. Возможно, столь же бесполезный для тебя, как твой для меня. Ты, вероятно, слышал имя раввина Авраама Абулафии?

— Да, конечно. Знаменитый мистик и философ тринадцатого столетия по летоисчислению христиан. Родился в Арагоне, много путешествовал, пытался убедить в чем-то даже папу римского.

— Да, верно, — сказал Рафаэль. — Он настолько велик, что считается основоположником особого направления в еврейском мистицизме, которое так и называется: «Каббала Авраама Абулафии». Наша семья состоит в родстве с его прямыми потомками. По словам рабби Авраама, люди ошибаются, полагая, что рай находится где-то в другом месте, что человек был изгнан оттуда в начале времен. В действительности, это человек изгнал Бога из рая! Понимаешь?! Тот мир, в котором мы обитаем, и есть Сад Эдема, только Бог из него изгнан, поэтому для нас — это юдоль скорби. Эдем не надо искать за какой-то таинственной рекой Самбатион. Достаточно лишь вернуть Бога, и мы снова будем в раю!

— О! Эта идея мне очень нравится! Спасибо! — Алонсо действительно был в восторге. — Но, если ты в это веришь, значит, ты допускаешь, что человек в состоянии изгнать Бога. Означает ли это, что ты не считаешь Бога всесильным?

— Нет, не означает, — отрезал Рафаэль. — Бог дает человеку выбор, намеренно сжимая Себя и проявляясь так, словно Его можно изгнать.

И тут он замолк. Алонсо ждал продолжения, однако его друг сидел молча, время от времени покашливая, с таким видом, как будто никакого разговора между ними и не было. «Он больше ничего об этом не скажет», — с сожалением подумал Алонсо, решив непременно почитать труды раввина Абулафии.

В конце концов Алонсо сам нарушил молчание.

— Как вам удалось так быстро распродать столько имущества? — спросил он, оглядывая опустевшие полки, некогда заваленные всевозможной утварью, и на голые стены, с которых были сняты ковры. В детстве эта лавка казалась ему волшебной.

— Удалось! — откликнулся Рафаэль, вложив в это слово всю горечь, на которую был способен. — Христиане знают королевский указ во всех деталях, им прекрасно известно, что мы не можем взять с собой никаких денег. Вот евреи и продают им все за бесценок. Дом отдают за осла, виноградник — за кусок ткани. Уж лучше так, чем ждать, пока ограбят…

В ту ночь Алонсо остановился в местном трактире. На следующий день, вернувшись в дом семейства Абулафия, он предложил Мусе и Рафаэлю продать дом и лавку ему — не за гроши, а за столько, сколько это имущество действительно стоило.

…Алонсо тряхнул головой, пытаясь перестать думать обо всем этом, и зашел проведать Ибрагима, комната которого размещалась на втором этаже, по соседству с его собственной.

— Мир тебе, дед! Вижу, ты не расстаешься с «читальными камнями».

Ибрагим поднял на внука бесцветные глаза. Сквозь увеличительные стекла для чтения, удерживаемые с помощью защелки над переносицей, они выглядели крупнее, чем на самом деле, что придавало старику несколько удивленное выражение лица. Он сидел в специальном кресле на колесиках у низкого стола, заваленного книгами.

— Да, Али, это приспособление воистину вернуло мне зрение, — оживленно ответил Ибрагим. — Не знаю, надолго ли. Почему-то каждый раз после их использования у меня перед глазами как будто стоит еще более густой туман, чем до того, как я надел их. И все же я не могу не радоваться. Благодаря этому изобретению я вернулся к чтению книг. За это я многое готов простить христианам.

Подбор для деда подходящих «читальных камней» в гильдии стекольщиков и заказ на их изготовление был первым действием, предпринятым Алонсо после того, как они продали дом в Гранаде и заняли второй этаж у дяди Хосе. Там как раз освободилось место в связи с тем, что Хуан переехал жить к молодой жене. Теперь второй этаж был занят выходцами из Гранады — Ибрагимом, Алонсо и Сефериной. На первом располагались покои кордовских Гарделей. В пристройке с внешней стороны здания находился магазин тканей и одежды.

— Дед, — осторожно начал Алонсо. — Я давно хотел задать тебе один вопрос.

— И что же мешало тебе это сделать?

Внук, подбирая слова, глядел в окно на поблескивающую под августовским солнцем поверхность Гвадалквивира.

— Не решался возвращать твои мысли к дням осады, — проговорил он наконец.

В первые месяцы после того, как Алонсо с Мануэлем привезли Ибрагима в Гранаду из ставки эмира в Альпухарре, старик с крайней неохотой говорил о прошлогодних событиях, связанных с ужасами голода в осажденном городе. Особенно болезненно старик воспринимал любые напоминания о Фатиме, которой так и не удалось спастись. Лучший лекарь визиря ничего не сумел сделать: цинга слишком измучила подорванное голодом тело девушки, и она умерла в Лаухар-де-Андарас на руках у безутешного деда. Ибрагим никак не мог успокоиться, повторяя, что Аллах по ошибке забрал юное существо вместо преклонного старца.