Книга Предтеч - Александр Шуваев

- Они несколько отличаются от всех прежних. Так что можно и рискнуть.

И, неожиданно для себя, - зевнул. Сонливость парадоксальным образом комбинировалась с дурным весельем, характерным для четвертого часа бессонной ночи.

- И что, - на лице ее проявилось выражение небезобидного любопытства, - слушаться будешь?

- Я буду все.

- Это надо понимать так, что я приобрела в личное пользование раба? н Елена-Ланцет захохотала, как бешеная. н За один-единственный разик? Это у меня такие потрясающие успехи на поприще ритуальной проституции? А что, - продолжила она, вернув себе способность дышать и скорчив серьезную мину, - пожалуй, это тебе подойдетЕ

- ПослушайЕ

- Нет, в самом деле! н Продолжала веселиться она. - Самое для тебя существование, - покормят, погладят по головке, все за тебя решат, что делать н скажутЕ Посекут, если что не так. И никогда никаких страхов, - кроме одного-единственного, никакой борьбы прямо-таки по положению! Попробовал бы толькоЕ

- Вообще-то рабство у нас как-то не узаконено, и вообще до неприятного напоминает тот сорт договоров, которые, по слухам, принято подписывать кровьюЕ

-Да? Какой интересный обычай. Немного претенциозно, не без этого, но не лишено своего стиляЕ Это надо понимать так, что ты отказываешься? Жаль, я думала, что это все всерьез и рассчитывала на хорошее приобретениеЕ

- Это более, чем всерьез, - угрюмо ответил он, - и уж ты, будь добра, - отрежь так или иначе. Посоответствуй прозвищу.

- Да? н Она вдруг перестала веселиться и тоже зевнула. н Тогда давай-ка спать. Под словом "спать" я имею ввиду именно спать, как состояние, исключающее бодрствование, а отнюдь не что-то другое. Тем более, что алтарь все-таки побаливает.

- Какой алтарь?

- Тот самый, которому ты поклонялся с усердием неофита.

- Да ну тебя! Спи.

- Эй!

Это было сказано со вполне отчетливым намерением разбудить, сопровождаясь даже легким тычком локтя в спину, но все-таки, почему-то свистящим шепотом.

- У?! Че?!

- Ты намерен и дальше просто так лежать?

- АЕ Слушай, у меня все плывет и двоится. К концу, спросонок, я уж совсем было решил, что все это мне приснилось, и как раз собирался заплакатьЕ И я буду валяться, как бесчувственное бревно, когда тут н такое? Не-ет, это была бы уж слишком большая, непростительная глупостьЕ Но погоди, - он нахмурился, опомнившись, - ты ж говорила, что у тебя болит?

- Мало ль какие глупости я говорю? Кроме того, - она хихикнула, - я тут вспомнилаЕ Мне рассказывали оЕ альтернативных вариантах. Ты, кстати, и сам порывался изобразить что-то такое.

Он ответил с сосредоточенной хмуростью:

- Это было природное чутье. Инстинкт. Так с чего начнем?

- Слушай, я просто не знаю, чего делать. Раз, - ну и все, вроде бы, а потом проходит минут пятнадцать-двадцать, и я вроде забываю, как это бывает и страшно хочется вспомнитьЕ Я не нимфоманка, а? Как ты думаешь?

Он добросовестно, нахмурив лоб, изобразил раздумия, а потом медленно покачал головой:

- Нет. Вряд ли. Просто темперамент могучий. И слишком долго без использования. Кажется, это называется эксцессом, и ты в этом смысле устроена похоже на мужчинЕ

- Ну, спасибо! Где это я похожа? Где? Тут похожа?! Тут? О-охЕ Или, может быть, тут похожа?

- Ой, нет! Нигде не похожа. Мужики н такие пр-ротивные, костлявые, волосатые, все из углов, а тыЕ ты вся такая хорошаяЕ мо-окренькаяЕ

Фыркнув гигантской кошкой, она мгновенно вскочила с ложа:

- В-вечно ты ляпнешь какую-нибудьЕ несуразность. Пошли в ванную. Испачкал спинку, так мой теперьЕ

6.

- Я все-таки не понимаю. Там, где ты воевала, где, говоришь, поналомала дров, были ж мудрецы и герои. Были и просто специалисты по женскому вопросу, такие всегда везде есть. Ведь подбивали ж клинья. Не так, что ль?

- Так. И это все так, и то, что после какой-нибудь заварухи, когда сама себе не веришь, что осталась живаЕ В общем н жутко заводит. Ну и что? Все эти мудрецы и герои выступали, в таком разе, в роли обыкновенных кобелей. И постоянных своих дырок боялись. Так что мне все время казалось, что они о-отличнейшим образом обойдутся без еще одной игрушечки. Даже такой хорошенькой. Это н здорово вздыбливает.

- Ага, им не нужно было, а мне н нужно, и только поэтому тыЕ

- Это н хоть и небольшая причина, но зато законная. С точки зрения моих собственных законов, понятно. А всякие там хочется - не хочется, красивый-некрасивый, пора - не пора, все - не все, - это лирика. Чешуя лирическая.

- А самой, значит, никто так всерьез и не понравился?

- О! Еще как! И запросы былиЕ выше синевы, и губа не дура. Я, понимаешь ли, в самого Воплощенного втрескалась. Как я сейчас понимаю, это что-то вроде истерии было на сексуальной почве. Четырнадцать лет, а он - ка-ак глянет, бывало, этими своими огромными, как черный бархат, глазами, - и готово. Трусы мокрые. А когда видела его, так и вообще пребывала в каком-то непрерывном восторге.

- А он чего же? Нет, ты поверь, ты своей внешностью можешь остановить уличное движение, - так неужто ж он не видел тебя?

- Не знаю. Ну, во-первых, года два тому назад мояЕ персона была куда менее великолепной. А главное, - у него ж Марта была. И трое детей к тому времени. Они что-то очень рано поженились, и он, он ей какой-то прямо невероятно преданный былЕ А, может быть, ему просто повезло, и никто кроме ему просто не был нужен. Видела я ее, ничего особенного. Дети н красивые. А!

- Слушай, - торжественным голосом возгласил он, - я говорил тебе, что ты чудо Природы?

- От семнадцати и до двадцати раз. Точнее н не помню. А что?

- Ну, во-первых, - подтверждаю, хотя и нет нужды, это даже и фотоаппарату с первого взгляда видно, но я хочу еще и добавить: ты н загадка природыЕ

- У загадки природы прямо-таки сами собой закрываются глазаЕ

- Они и час назад у тебя закрывались, - ехидным тоном перебил он гостью, - и еще, помнится, у тебя что-то там болело в организме.

- Е А еще, - невозмутимо продолжала она, - интересно все-таки, что скажут твои родители, когда вернутся.

- Мне н все равно, - замороженными, ничего не чувствующими губами ответил Стас, - я пойду с тобой. Хвостом. Понимаешь? Куда ты, туда и я.

А утром их, спящих в обнимку, действительно застали спозоранку вернувшиеся, похмельные родители. Мать подняла отчаянный визг, и стояла у кровати, потрясая руками и поливая их сплошным потоком отчаянной, талантливо-грязной ругани. Елена сидела голая на краю ложа и спокойно расчесывала волосы, вовсе не спеша смыкать коленей. Уже перебрав всех "курв", "шлюх" и все более русские синонимы этих терминов, хозяйка от этого спокойного бесстыдства расстервенилась еще больше. Не зная, что сказать еще, и от злости не подумав, как следует, она позвала мужа: