Финно-угорские этнографические исследования в России - А.Е Загребин

мыши. Самоедским языком, который был в Колве главным предметом моих занятий, я вы­нужден был заниматься на верхнем этаже, так как мой учитель питал ужас к моей преисподней и неохотно спускался в ее лоно». Можно отметить, что Кастрен весьма успешно конструирует своими записками героический образ ученого-романтика, преданного своей идее настоль­ко, что готов пройти самые различные круги испытаний и спустится на самые нижние уровни ради достижения поставленной цели.

Осенью 1843 г. по снежному пути он вновь тронулся в путь, на­правляясь к отрогам заполярного Урала и далее к низовьям Оби и Обдорску, который показался ему тогда вершиной цивилизации. «Эта деревня была для меня Лондоном, Парижем и Берлином одновременно и, хотя здесь невозможно было найти ни одной книги кроме Сибирского Регламента, хотя здесь не издавалось никакой другой газеты, кроме той, что в сумерках сочиняют женщины; здесь нет ни собрания древ­ностей, ни естественных наук; но положительно все здесь могло бы свободно послужить украшением любого музея». Из этого, как и предыдущих отрывков, складывается некоторое представление о Кастрене как о человеке, чье душевное самочувствие нуждалось в посто­янной подпитке из двух источников. С одной стороны, это должен был быть мир естественной освобожденной природы, дикая красота кото­рой сочеталась с простотой нравов ее обитателей. С другой стороны, он был привязан к жизни большого города, общественная среда кото­рого позволяла раскрыться его индивидуальности и добиваться призна­ния современников. В Обдорске Кастрен окончательно слег, долго не веря в свою способность преодолеть такое расстояние в самых тяжелых климатических и бытовых условиях. Местный врач посоветовал ему поскорее вернуться на родину и серьезнейшим образом заняться лечени­ем, но времени не было, впереди была главная поездка — цель всей жизни, экспедиция в Сибирь. За краткий период пребывания в Гельсинг­форсе, он успел ощутить первые звуки славы — его коми-зырянская грам­матика получила 2-ю Демидовскую премию Санкт-Петербургской Ака­демии наук. Успешно прошла защита диссертации на степень доктора философии. Кроме того, Кастрен обнаружил еще один источник для расширения своего финно-угорского кругозора, открыв способ, которым в последствии будут пользоваться многие исследователи. А именно, среди русских солдат расквартированных в столице Великого княжества, он нашел одного марийца, занимаясь с которым составил свою грамма­тику марийского языка, приобретенную и изданную университетом.

Ранней весной 1845 г. М.А. Кастрен в сопровождении кандидата философии И.Р. Бергстади выехал в свою последнюю экспедицию, продолжительностью без малого четыре года. Путь его лежал через Новгород, Тверь, Нижний Новгород, Казань и Пермь в Тобольск, про­ходя по землям, населенным родственными финнам народами Повол­жья, Урала и Сибири. Само настроение его первых дневниковых запи­сей выдает то тревожное ожидание, что сопровождало Кастрена с момента выезда из Гельсингфорса: «Я ехал по необозримым равнинам, они были словно тундры без леса, пустынны и однообразны; порой, сквозь растаявший снег проглядывали темно-коричневые глыбы земли совершенно как в болотистой тундре. Дорога была безлюдна, непогода стерла все признаки жизни, метели замели снежной пеленой деревни и дома». Первое знакомство Кастрена с историей и культурой восточ­но-финских народов состоялось в результате вынужденной по ухудше­нию здоровья остановки в Казани, где, собирая материалы по ранней истории края в архивах и университетской библиотеке, он постепенно познакомился с местным ученым сообществом. Как писал сам путеше­ственник: «Здесь, наконец, я остановился на несколько недель, но до сих пор еще не посвящен в таинства города. Дело в том, что у русских теперь страстная неделя, все говеют и молятся и, следовательно, недо­ступны взорам оглашенных. Точно также и я веду уединенную затвор­ническую жизнь, но не столько размышляю о своих грехах, сколько о древнейших жителях Казанской губернии. Известно, что казанская земля, или средняя часть волжской речной области, была поприщем множества разных народов, из которых иные уже исчезли с лица земли, другие еще существуют, но большей частью, кажется, уже перестали играть роль во всемирной истории». Следует отметить, что учрежденный в Казани в 1804 г. университет, привлек в город не только студентов и преподавателей, но и, во многом, сформировал куль­турное общество, признанными лидером которого в 1830-1840-х гг. было семейство Фукс. Профессор медицины К.Ф. Фукс, прожил в Казани более сорока лет, проявив себя в самых разных сферах жизни, от популяризации культурного садоводства до занятий историческим краеведением и этнографией, его жена А.А. Фукс (Апехтина), была не просто местной уроженкой и горячим патриотом края, но и известной в городе писательницей, хозяйкой литературного салона, где собиралась казанская интеллигенция и бывали заезжие знаменитости[52]. В част­ности, супруги Фукс были авторами написанных в романтическом духе этнографических очерков о культуре народов казанского края — мордвы, чувашей, марийцев и удмуртов. Находясь в Казани и отдавая дань приятному общению, Кастрен большую часть времени посвятил завер­шению ранее начатой работы над грамматикой марийского языка, по­скольку, кроме текстов на марийском языке, преимущественно перево­дов богослужебной литературы, ему удалось найти в городе достойного информанта — дьячка, марийского происхождения, который согла­сился поработать с ним.

Прожив в Казани около месяца Кастрен двинулся далее на Восток, в сторону Перми, Екатеринбурга и Тобольска. Проезжая по сибирскому тракту, он не переставал внимательно наблюдать за жизнью местных народов, одновременно обращаясь своим внутренним взором от путе­вых реалий к временам Биармии/Перми Великой. В Тобольске Кастрен должен был принять решение о выборе конкретного места для начала полевых исследований[53]. Избранная Кастреном формальная метода предполагала разделение всего полевого исследования на три части: северную, или ненецкую; среднюю, или хантыйскую; южную, или тюрко-монгольскую. Вместе с тем, он четко осознавал, что многочис­ленные этнические миграции, происходившие на протяжении истории на пространствах от Алтайских гор до Северного Урала, привели к многочисленным лингвистическим и хозяйственно-культурным взаи­мовлияниям. Таким образом, изучая одну, казалось бы, абсолютно изо­лированную группу, необходимо было искать ее возможные этнические связи или хотя бы намеки на них. План летних исследований 1845 г. предполагал изучение хантов в бассейне Иртыша и Оби, причем ключевым пунктом сбора информации должно было стать большое тор­говое село Самарово (ныне г. Ханты-Мансийск), где по сведениям Кас­трена собирались представители различных хантыйских родов, говоря­щих на разных диалектах. Путь из Тобольска в Самарово, Кастрен и его спутник Бергстади решили преодолеть речным путем, чтобы иметь воз­можность общаться на остановках с манси и хантами. Впрочем, пребы­вание в Самарово не затянулось надолго, так как путешественники решили посетить ежегодную ярмарку на Верхней Оби в селении Силярское, чтобы иметь возможность увидеть как можно больше абориге­нов края. Далее с более или менее продолжительными остановками в хан­тыйских деревнях, Кастрен намеревался добраться к осени до Сургута.