Финно-угорские этнографические исследования в России - А.Е Загребин

миграцию на северо-восток, в сторону междуречья Мезени и Пинеги, тогда как другие ищут новые земли на северо-западе, западе и юго-западе региона, принося с собой данный этноним[46]. Шёгрен подчерки­вает то, что для понимания того, как произошел распад и возможная ассимиляция финского населения в Заволочье, необходимо, прежде всего, установить, когда эта область попала под русское доминирова­ние. Исходя из чего, вторая часть главы имеет специальный подзаголо­вок «Как и когда Заволочье и Чудь Заволочьская стали русскими?» (S. 325-390). Приступая к этому аспекту, Шёгрен излагает те сведения о «Чуди», которые ему удалось собрать входе его поездок по Олонец­кой, Архангельской и Вологодской губерниям. Это позволяет ему, кро­ме прочего, описать размещение групп финно-язычного населения до прихода сюда русских и представить собственное видение истории славянской колонизации края. Очерчивая освоенные финскими народа­ми ареалы Заволочья, на востоке он локализует предков коми-зырян и пермяков, занимавших обширную территорию вплоть до Беломорья и Подвинья, их соседями были карелы и емь, которые занимали земли к югу от территории межозерья, где он обнаружил вепсов. Саамы жили к западу от них, хотя и черезполосно с другими финскими группами, занимая земли от Ладоги и Онеги, и по восточному побережью Белого моря. Данная этническая картина расселения была нарушена продви­жением славянского населения из Новгорода, разделившим финское население Заволочья, а именно отделив карелов и емь от коми-зырян и пермяков. В результате расширявшейся экспансии, емь мигрировала на запад, а карелы на север и северо-запад региона. Саамы также от­кочевали на запад и север, за исключением той группы, что ушла на север Беломорья и, затем на Кольский полуостров. Финское население межозерья (Ладожское, Онежское и Белое озера) в целом сохранило традиционные места обитания и в современности представляют собой вепсов. Впоследствии Шёгрен выскажет дополнительное мнение о том, что вепсы представляют собой потомков древнейшего населения края и что их язык содержит множество архаичных форм. В заключе­нии автор пишет, что общее движение населения и связанные с ними процессы «обрусения» в Заволочье, завершаются к концу XV в., когда за Москвой закрепляется все северо-восточные земли вплоть до Урала.

Третья часть исторической главы (S. 390—404) посвящена анализу понятий Bjarmaland, Holmgard и Jomola, содержащихся в скандинавских сагах. Тот факт, что Оттер Халоголанд назвал Двину ее карельским именем Wjena, Шёгрен приводит в подтверждение своей теории о том, что южный берег Белого моря был населен финно-язычными предками современных саамов, карелов и пермских народов. Собственно терри­тория легендарной страны, по его мнению, географически трудно определима и, скорее всего, отождествлена норвежским мореплавателем с бассейном Двины, подобно тому, как X. Колумб открыв Америку, назвал ее Индией. Рассматривая понятие культа Jomola, он приводит множество своих топонимических находок, где, согласно местным пре­даниям, осуществляла моления чудь. Отсутствие документальных сви­детельств, фиксирующих связь культового места Jomola и древнего торгового поселения Holmgärd, не смущает его, поскольку в сагах им не было обнаружено детального описания города, в них говорится лишь о его соседстве со статуей божества. Кроме того, сама статуя, судя по источникам, была деревянной, что не оставляет больших на­дежд обнаружить ее материальные остатки, хотя в некоторых местах исследованного региона можно еще обнаружить небольшие наскаль­ные изображения и другие зримые свидетельства былого культа. Что касается локализации Holmgärd» а, то, как считает Шегрен, его следует искать в тех местах, которые могли посещаться викингами, передвиже­ние которых было привязано к водным коммуникациям. А это, в свою очередь, удачно совпадает с месторасположением современных Холмо­гор на р. Двина. Этимологизируя слово Holmgerd, он выводит его от коми-зырянского «kolemgort» (koiöm gort), то есть «пустынный, бро­шенный двор», что может быть объяснено постепенным забвением жертвенного места Jomola.

В четвертой части главы (S. 404-428) Шегрен вновь возвращается к истории городов Яренска и Усть-Сысольска и их округи, уделяя осо­бое внимание фиксации сведениям о коми и другому финноязычному населению, применяя свою излюбленную методологию, сочетающую исторические, статистические и филологические источники. Основной целью данной части работы является попытка обнаружения в крае следов древнего финского населения иного, нежели коми-зыряне и коми-пермяки, происхождения. На эту мысль его натолкнула топони­мика в окрестностях Яренска и идентифицированная им как содержа­щая явные карело-финские элементы. Кроме того, здесь же им была услышана легенда о некоем народе «Gß/n/Гам», населявшем прежде эти места. Исходя из этого, он предположил, что этот народ мог иметь отношение к древней еми и, следовательно, являлся родственником современных финнов-хямэ. По его мнению, пролить больший свет на этническую историю региона можно занявшись детальным, как бы мы сейчас сказали, микро-историческим исследованием каждого отдель­ного прихода, что тем более интересно, если учитывать, что в этих местах начинал свою миссионерскую деятельность св. Стефан Пермский. Причем, автор высказывает мысль о том, что св. Стефан мог и не быть создателем зырянской азбуки, а лишь усвоить ее от местных жителем. В заключительной части пятой главы (S. 428^4-33), Шегрен суммирует основные положения представленной им картины этнической истории финно-язычного населения Европейского Севера в прошлом и настоя­щем, специально выделяя аспекты, связанные с происхождением коми-зырян и коми-пермяков. На основании лингвистических данных он предполагает, что в зырянах, при желании, можно увидеть восточную группу Еми, подвергшуюся значительному влиянию со стороны рус­ских и ненцев, тогда как коми-пермяцкий язык сохранил больше древ­не-финских черт, что приближает его к финскому больше, нежели язык зырян.

Подводя некоторые итоги вышесказанному хотелось бы отметить, что в большинстве поднятых А.И. Шегреном научных проблем, он выступил не просто как ученый-новатор. Не смотря на всю внешнюю законопослушность и присущую ему обязательность, Шёгрен не боял­ся делать смелые умозаключения и выдвигать гипотезы, не всегда со­гласующиеся с мнением крупных научных авторитетов, что сближает его научное мировоззрение с романтическим нонконформизмом более молодых современников. Идеи, выдвинутые Шёгреном, по сей день дискутируются учеными, находя или не находя документального и материального подтверждения, что еще раз подчеркивает перспектив­ность дальнейшего изучения рукописного наследия первого професси­онального исследователя, вышедшего в финно-угорское поле России и приведшего туда своих последователей.

М.А. Кастрен: дорога длиною в жизнь

1830-1840-е гг. стали временем чрезвычайно важным в истории европейской этнографии и этнографии народов России в особенности, поскольку накопленные в предыдущую эпоху полевые материалы и документальные свидетельства об экзотических народах были уравно­вешены исследованиями, выполненными в духе патриотического родиноведения. Недавние ревнители универсальных моделей, допустили в свой круг искренних адептов национальной идеи в надежде совместны­ми усилиями способствовать этническим исследованиям. Возникнове­ние на этой волне инициативного