Финно-угорские этнографические исследования в России - А.Е Загребин

же народ». Уверен, что Кастрен уже много раз прежде видел подобные же ландшафты, но тогда его видение не по­рождало тех милых его сердцу видений, что он ощутил в Вятской губер­нии. Один народ, одна культура и, в конце концов, одна земля становятся краеугольными камнями в авторском конструкте личного романтическо­го идеала. Финляндия, которую он знал и любил с детства, оказывается много шире, чем представляется многим. Финны не одни в этом необъятном мире, их много, они разнолики и, по большому счету, раз­ноязычны, но все же составляют один народ. Народ в его понимании, это не этнос в строго научном понимании, или нация — в политическом, скорее это мистическая общность людей, связанных чувством родства и единства происхождения, пусть и осознанного пока единицами.

Неслучайно Кастрен пишет: «Я не стану говорить здесь о фило­логическом сходстве между финнами и вотяками и еще менее о физи­ономическом и краниологическом, а только об одном антропологичес­ком, общечеловеческом. Это сходство обнаруживается в целом в ти­хой, благонравной и трудолюбивой жизни, так не похожей на все то, что мне пришлось наблюдать и испытать в большей части других губерний. Так, не встречал в деревнях их ни воров, ни бездельников, ни любопытствующих зевак, ни шумных пьяниц; напротив, казалось, что каждый был занят только своим делом и работой. На станциях все делалось без всякого шума и крика. Нигде меня не обманывали, пото­му что, кроме прогонов, я платил за все по своему усмотрению и никогда не слыхал ни малейшего ропота. Без всякого предваритель­ного торга все мои желания и поручения исполнялись с величайшей готовностью, и ничтожнейшее вознаграждение принималось с чув­ством непритворной благодарности. Одним словом, вотяки также кротки и простодушны и бесхитростны, как и наши финские мужи­ки. Впрочем, может быть мне и представилось бы все в ином свете, если бы благодатный гений весны со своим благоухающим воздухом, с порхающими мотыльками и великолепным солнечным светом не встретил меня в этом году именно в Вятской губернии». Момент идеализации в этом отрывке столь силен и насыщен, что сам автор начинает отчасти сомневаться в истинности нарисованной им поэти­ческой картины. Но, пастораль добродетельной народной жизни, так глубоко проникшая в его душу, не оставит его и впоследствии, на­крепко сближая мироощущение Кастрена с воззрениями теоретиков европейского романтизма.

Взаимоотношения человека и природы являются другой тематичес­кой линией его чувственных рассуждений, когда, порой, смена ветра и температурного режима влияет на восприятие окружающей действи­тельности: «Два дня я наслаждался благодетельными дарами весны под вятским небом. На третий день я въехал в Пермскую губернию, и здесь меня встретили вдруг серое небо, холодные ветры, обширные снежные поля и мрачные нагорья... Пермское племя простиралось прежде от северного Заволочья, от Двины к югу до Камы. Теперь настоящее пермское население оттеснено русскими далеко на Север, далеко за те места, которыми я проезжал». Судя по тексту, пересе­чение им столь малозначимой для обыденного сознания администра­тивной границы двух российских губерний, переживается Кастреном как перемещение в менее комфортную среду, где отсутствие родствен­ных душ, братьев по крови, угнетает его ничуть не меньше, чем все внешние раздражители.

Путевые записки М.А. Кастрена отражают столь присущую ему способность к сравнительному восприятию происходящего, что хоро­шо заметно в отрывке, описывающем его встречу с Уралом: «В трех местах я пересекал Урал: у Обдорска, под Верхотурьем и у Екатерин­бурга. У Обдорска старый великан высился, спрятав свое голое чело в облака; у Верхотурья я видел разбросанный его венец; у Екатеринбур­га я едва улавливал костяшки его пальцев. У Обдорска скакали олени; у Верхотурья носились лоси, у Екатеринбурга пасся скот. У Обдорска были все тундры, у Верхотурья — леса, у Екатеринбурга, большей частью, обработанные поля. У Обдорска жили остяки и самоеды, у Верхотурья — вогулы, у Екатеринбурга — башкиры. У Обдорска жили в палатках, у Верхотурья — в хижинах, у Екатеринбурга — в высоких домах». Аллегорическое сравнение Уральского хребта со сказочным персонажем, по-видимому, указывает на древность и значимость этого места для путешественника, трижды пересекающего его. Три разных локуса, в которых оказывается Кастрен, представляют читателю три образа Урала, построенных на внутренних противопоставлениях — диких и одомашненных животных как иллюстрации мира живой при­роды, хозяйственных зон, в той или иной степени затронутых вмеша­тельством человека и, наконец, самих людей, устраивающих свою жизнь согласно избранному закону. Помимо усиливающего впечатле­ние от текста постоянного ритмического перебоя «три-три-три», здесь можно заметить поступательно разматывающуюся цепочку, подчиняю­щую культурный ландшафт четкой авторской схеме культурной эволю­ции. А также, древнюю уральскую мифологему: великаны уходят, их время прошло — люди остаются, их время наступило.

А. Регули — пионер венгерского финно-угроведения

История венгерского финно-угроведения во многом связана с разра­боткой проблемы прародины венгров, которая акцентировала внимание исследователей на времени, предшествующем основанию венгерского государства на Дунае. Уже на протяжении многих лет ведется дискуссия о местонахождении колыбели венгерского народа и об этапах его движе­ния на Запад[65]. Имевшие место в научной среде еще со времен Ренессан­са и эпохи Просвещения первичные компаративные опыты, касавшиеся определения родства венгерского языка, явно указывали на восточное направление возможных поисков[66]. Теперь же требовалось в полевых условиях проверить истинность теоретических построений и найти древнюю историю венгров, скрытую в песнях, обрядах и лицах ныне живущих народов. Целая плеяда венгерских ученых-путешественников посвятила себя этим поискам. Но только лишь А. Регули, сам искренне поверивший в финно-угорскую идею, смог указать венграм путь в дале­кое прошлое, без которого не было бы настоящего и будущего.

Антал (немецк. Антон) Регули (1819-1858) родился в местечке Зирч комитата Веспрем, что на северо-западе Венгрии, неподалеку от живописных берегов о. Балатон. Благодаря стараниям отца, помещика средней руки, Регули получил хорошее образование, сначала в гимна­зии г. Секешвар, затем в академии г. Дьёр и в 1836 г. поступил на юридический факультет Пештского университета. Как правило, про­слушав на родине курс наук, венгерские студенты, желающие усовер­шенствовать свое образование и имеющие на то средства, отправля­лись на год или на два в какой-либо из европейских университетов, преимущественно, в Германию. Для начинающего юриста важность такой стажировки была тем более обоснована, если учесть растущую популярность германской «исторической школы права», провозгласив­шую право ничем иным как порождением «народного духа». Для буду­щего юриста-государствоведа было также необходимо знание филосо­фии истории набиравшего популярность Г.В.Ф. Гегеля, в своих работах постулировавшего ценности построения национальной государствен­ности. Да