Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта - Николай Васильевич Лукьянович

Как известно 15 июля 1841 года (27 по новому стилю) между 6 и 7 часами вечера у подножия Машука состоялась дуэль Лермонтова с Мартыновым при секундантах М. П. Глебове и князе А. И. Васильчикове, и возможном присутствии А. А. Столыпина (Монго) и князя С. В. Трубецкого. К настоящему времени сохранилось только одно документальное свидетельство произошедшего, написанное князем А. И. Васильчиковым и поэтому есть смысл привести его полностью: «15 июля часов в 6–7 вечера мы поехали на роковую встречу; но и тут, в последнюю минуту, мы, и я думаю сам Лермонтов, были убеждены, что дуэль кончится пустыми выстрелами и что, обменявшись для соблюдения чести двумя пулями, противники подадут себе руки и поедут… ужинать. Когда мы выехали на гору Машук и выбрали место по тропинке, ведущей в колонию (имени не помню), темная, громовая туча поднималась из-за соседней горы Бештау Мы отмерили с Глебовым 30 шагов; последний барьер поставили на 10-ти и, разведя противников на крайние дистанции, положили им сходиться каждому на 10 шагов по команде: «Марш». Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, я другой Лермонтову, и скомандовали: «Сходись!». Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту, и в последний раз, я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни взад ни вперед, не успев даже захватить больное место, как это обыкновенно делают люди раненные или ушибленные. Мы подбежали. В правом боку дымилась рана, в левом сочилась кровь, пуля пробила сердце и легкие. Хотя признаки жизни уже видимо исчезли, но мы решили позвать доктора. По предварительному нашему приглашению присутствовать при дуэли доктора, к которым мы обращались, все наотрез отказались. Я поскакал верхом в Пятигорск, заезжал к двум господам медикам, но получил такой же ответ, что на место поединка, по случаю дурной погоды (шел проливной дождь), они ехать не могут, а приедут на квартиру, когда привезут раненого. Когда я возвратился, Лермонтов уже мертвый лежал на том же месте, где упал; около него Столыпин, Глебов и Трубецкой. Мартынов уехал прямо к коменданту объявить о дуэли» [35].

Все сохранившиеся документы по дуэли Лермонтова с Мартыновым были опубликованы Д. А. Алексеевым в 1992 году отдельной брошюрой [36]. В ее конце размещена совместная статья Д. Алексеева и Б. Писарева «Я хотел испытать его», в которой дан, по нашему мнению, блестящий анализ всех перипетий состоявшейся дуэли. Но в ней нет и, в сущности, теперь уже и не может быть ответа на основной вопрос – кто и почему спровоцировал убийство великого поэта.

К сожалению, во многих литературоведческих работах, как уже указывалось выше, мало принимаются во внимание мировоззрение и ценностные ориентиры, определявшие психологию русских офицеров того времени. Вся проблема состоит в том, что поведение всех участников перед дуэлью, во время нее и после ее окончания регулировалось не столько дуэльным кодексом, который, как уже упоминалось выше, был письменно оформлен в России только в конце XIX века, а скорее неписаными принципами и правилами, сложившимися в офицерской среде. С точки зрения этих правил, за соблюдением которых очень жестко следили старшие и более опытные офицеры, разглашение любых сведений, затрагивавших прямо или косвенно честь любого из участников дуэли, считалось позорным действием. Таким образом, возникала своего рода круговая порука, гарантирующая сохранение тайны и не только по отношению к официальному следствию, но и по отношению ко всем друзьям, родственникам и знакомым, замешанным в дуэльной истории. Логика здесь очень проста – если кто-то из нас виноват, то мы сами разберемся, чужие здесь не должны быть по определению. Военное воспитание предполагало, что никто и никогда не имел права разглашать то, что обсуждалось в узком офицерском кругу. И это была отнюдь не прихоть, это требование возникло в результате войн, – представьте ситуацию, что офицер будет рассказывать всем, как он собирается провести ту ли иную боевую операцию. Где гарантия того, что эти сведения по глупости или каким-либо другим причинам не попадут к противнику. Таких гарантий, конечно, никто и никогда дать не может. Отсюда и сдержанность в общении, и естественная недоверчивость ко всем, кто тебя окружает. Они должны знать только то, что нужно для выполнения боевой задачи и не больше, но и не меньше. Выше описывалось воспитание в Школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров – никто из ее воспитанников не должен был рассказывать никому, даже родителям, что происходило между ними во время учебы. Подчеркиваем – никому и никогда. Поэтому смешно читать претензии некоторых исследователей к Столыпину и Глебову, что они не оставили никаких письменных свидетельств о дуэли, не рассказали ничего своим родным и близким, они просто не могли так поступить.

Теперь что касается отдельных суждений об этом трагически завершившемся поединке. Как и в предыдущей дуэли Лермонтова с де Барантом, ее причины упорно пытались свести к соперничеству из-за женщин. В частности этой, как наиболее предпочтительной версии, посвящена книга Вадима Хачикова «Тайна гибели Лермонтова. Все версии», изданной в 2014 году. Ее автор пытается убедить читателей, что причиной столкновения было банальное соперничество Лермонтова и Мартынова за внимание Эмилии Александровны Клингенберг (потом в замужестве Шан-Гирей). В пятигорском обществе ее часто называли «розой Кавказа». По версии Хачикова, это замужество, оказывается, ставило целью снять подозрения о ее неприглядной роли в этой дуэльной истории. «Аким Павлович Шан-Гирей женился на Эмилии Александровне. “Роза Кавказа” охотно породнилась с поэтом, полагая, наверное, что это отведет от нее подозрения в неблаговидной роли, которую она играла летом 1841 года. И действительно, это родство многие годы защищало Эмилию Александровну от обвинений в ее адрес».

Оставим мелкие придирки вроде той, что любому здравомыслящему человеку непонятно, как можно породниться с умершим человеком – вернемся к сути. Секундант Глебов в своих показаниях утверждал, что Мартынов говорил ему о насмешках со стороны Лермонтова, несмотря на его неоднократные предупреждения о недопустимости такого поведения. На это Лермонтов, по словам Мартынова, ответил, что вместо угроз, которых он не боится, тот «требовал бы лучше удовлетворения». То есть формально, по словам Мартынова, поэт был инициатором вызова, что, конечно, не так. Между тем, сразу