Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен

После этих слов все смолкли, но тут Рагнар Кузнечный Молот разразился хохотом, тыкая в меня пальцем. Он любил такие шуточки, пока они не касались его самого.

Я плохо помню остаток вечера. Ведь я был молод, и, может, Эйстейн Кулак был не единственным в нашей компании, кто легко пьянел. Мы сидели на сундучках и долго разговаривали, а Фенрир лежал у моих ног и грыз вяленую рыбу. Помню, что я потом ушел спать на палубу, а Бьёрн еще оставался и продолжал болтать. Он начал рассказывать о какой-то франкской женщине. Она была такой мягкой, говорил он, а волосы у нее были прямые и гладкие и доходили до самой земли. А сама она была стройной, и, когда он стоял у нее за спиной и обхватывал ладонями ее талию, большие пальцы смыкались на ее позвоночнике. Пока все пили, воцарилось молчание, а потом Рагнар Кузнечный Молот принялся рассказывать о датской девчонке, которую он знавал когда-то, но этой истории я уже не помню, наверное, я заснул.

На следующее утро ко мне подошел монах Альфред. Я не выспался и мучился с похмелья, но все же понял, что мне следует взять с собой нескольких людей и пойти с ним на берег.

Оказалось, что Альфред желал, чтобы ему принадлежала честь возведения первой церкви в Норвегии, хотя строить ее должен был я. Во время перехода он говорил об этом с Олавом, напомнив о желании Этельреда, чтобы в языческой Норвегии повсюду строили церкви, и Олав, кивнув, ответил, что выполнит свои клятвы. Но как должны выглядеть эти церкви, о том Этельред не сказал ни слова. Поэтому тратить на это слишком много времени он не собирается, и Альфреду придется довольствоваться простым шатром. То, что Олав был не таким уж истовым христианином, его воины хорошо знали. Кое-кто шептался, что он вообще не верит в своего Белого Христа, мол, он согласился креститься, чтобы одурачить Этельреда и заключить с ним союз.

Альфред повел нас к оконечности залива, огляделся и повернул на юг, пробираясь между соснами. Со мной пошли Бьёрн, Рагнар Кузнечный Молот и Вальдемар, и каждый нес топор, веревки, чтобы связывать бревна, и кусок старой парусины.

Мы еще не знали, где находимся, но места были красивые. Альфред, должно быть, считал, что его ведет Господь, но, скорее всего, он шел туда, где местность была поровнее. К югу от залива расстилалась ровная открытая долина, так что мы пошли туда. В нескольких бросках камня от кораблей мы нашли луг, где щипали пробивавшуюся траву три оленя. Мы остановились, Вальдемар снял лук и наложил стрелу, но Альфред покачал головой. Может, монах счел этих оленей вещим знаком, может, для него на лугу паслась сама святая Троица.

Альфред засуетился на лугу, а мы стояли без дела и смотрели на него. Он, прищурившись, взглянул на солнце, потом поднял сложенные руки к небу, то и дело падал на колени и крестился. Похоже было, что его охватило безумие, и Бьёрн пихнул меня в плечо и с сокрушенным лицом постучал себя по голове.

Но был ли Альфред сумасшедшим или нет, в любом случае сам Этельред послал его с Олавом, и вскоре он, похоже, пришел к согласию с самим собой и своим богом: он поманил нас и пробормотал что-то Рагнару Кузнечному Молоту, который, по-видимому, немного понимал по-английски.

– Вокруг него, – сказал он. – Этот дуралей хочет, чтобы мы построили церковь вокруг него.

Так мы и сделали. Зашли в лес, нашли несколько прямых берез и связали их у макушек, так что они приняли форму наконечника стрелы. Поперек мы закрепили длинный шест и все это накрыли парусиной. Потом мы подперли сооружение шестами и закрепили растяжками, а Альфред все это время простоял, сложив руки и закрыв глаза. Только когда мы установили шатер и собирались уходить, он будто пробудился. Он завопил:

– Крукс сакра! Крукс сакра!

Так что мы срубили еще одну березу и привязали к ней поперечную перекладину так, как велел Альфред, а потом воткнули ствол березы в землю. Кажется, теперь он был доволен, он ткнулся лбом в землю и принялся бормотать что-то себе под нос, а Рагнар Кузнечный Молот сказал, что мы можем идти.

Когда мы вернулись к кораблям, я начал возиться со стволом можжевельника, который мы вырубили на обратном пути. Я разрубил его на две части и принялся вытесывать из полешек два топорища, одно для Бьёрна и одно для себя, на случай, если наши старые поломаются.

До этих пор Бьёрн мало говорил об отце, но тут у него вдруг вырвалось.

– Мы отомстим за него, Торстейн. Уже скоро, когда мы столкнемся с людьми ярла… – Он поднял свой топор и провел пальцем по зарубкам. – Здесь будут еще зарубки, брат. И каждая из них станет местью за отца.

Помню, я тогда подумал: я почувствую, что отомстил, только когда увижу Роса и всех его людей мертвыми. В тот день ближе к вечеру Альфред отслужил мессу. Олав и Сигурд зашли в шатер вместе с монахом, а мы, все дружинники, должны были стоять снаружи. Альфред что-то громко говорил, наверное, хотел, чтобы мы тоже услышали. Но он по-прежнему изъяснялся на языке, который не понимали ни я, ни другие, и, сказать по правде, мы с Бьёрном совершенно не понимали, что происходит. Мы знали, что это касается Белого Христа, но нам и в голову не приходило, что этот остров будет считаться первым кусочком христианской земли в древней Норвегии. Помню, что Сигурд иногда выглядывал из шатра и злобно рявкал на тех, кто садился на землю, они вскакивали, а остальным он резко сказал, что если кто-то отсюда уйдет, то отведает и розог, и каленого железа. Как только он нырнул обратно в шатер, Рагнар Кузнечный Молот развязал пояс и вызывающе пустил струю прямо перед собой, он не любил сдерживать ни газы, ни мочу. Тут из шатра вышел Альфред, спрятав руки в рукава стихаря и подняв глаза к ясному небу над нами. За ним следовали Олав и Сигурд, и все трое, не говоря ни слова, направились обратно к кораблям. Мы, дружинники, остались стоять, очень немногие из нас видели раньше что-то подобное, и мы не знали, оставаться ли нам здесь или идти вслед за ними. Альфред, Сигурд и Олав уже почти дошли до опушки леса, когда Олав повернулся и со смехом махнул нам рукой, приказывая