Пейзаж с парусом - Владимир Николаевич Жуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А вы, что, действительно выиграли?
— Вот и она так же, — тяжко вздохнул Оптухин. — И она сразу же это самое спросила. Несомненно, чтобы уйти в сторону от ответа. Но вы подумайте: администрация, конечно, будет права, если заявит, что не может год и девять месяцев держать должность незанятой, ей нужен работник, и потребует увольнения по собственному желанию. Я и говорю вашей девушке: ладно, юридически, в общем, понятно, хотя случай, конечно, не имеет прецедента, его надо как следует разобрать с участием творчески мыслящих юристов. Но я говорю: а нравственно, Люсьена Борисовна, как вы думаете? С нравственной точки зрения может трудящийся выдвинуть такую идею перед администрацией или он должен на эти деньги купить вещь? Что, говорю, нравственнее, Люсьена Борисовна, потребительство за спиной у слепого случая или временное отключение от трудового процесса с расчетом потратить свободное время на самообразование и, возможно, полезный для общества индивидуальный творческий труд?..
— Минуточку, — сказал Травников и, слегка оттерев Оптухина плечом к спинке сиденья, захлопнул дверцу. Потом завел мотор, тронул машину вперед. — Я вас подвезу.
— Спасибо. Очень удобно — автомобиль… Но вы уловили, как я поставил вопрос перед вашей девушкой о нравственности? Тут все…
Травников кивнул. Он теперь только кивал в ответ на вопросы и умозаключения Оптухина, привычно перестраивался из ряда в ряд, выискивал местечко для разгона, щурился на бившее в стекло солнце, подумал, что надо бы надеть темные очки, но они лежали в ящике против сидевшего рядом Оптухина, и надо было протянуть руку, почти касаясь его, а этого почему-то не хотелось. Оптухин как-то сразу перестал интересовать его, и даже показалось странным, что они так подробно беседовали только что: зачем? Заурядный технолог с маленького заводика, днем рисует примитивные схемы распределения обработки деталей по станкам, силится спроектировать патрон для четырех сверл вместо одного, но у него не получается или не получается у сверловщика, и он не знает, как добиться правильной разметки детали, а вечером, пока жена сидит возле телевизора, читает на кухне популярные брошюры и пытается перенести принципы, изобретенные для таких гигантов, как ЗИЛ или «Фиат», «Дженерал моторс» или там «Мицубиси», на свой заводик, мучает какого-то бездарного Чмырева, вроде себя самого бездарного, и мечтает подкузьмить директора, Геннадия Сергеевича — так, что ли? И в мыслях мечта всех таких наполеончиков: вот если бы я управлял, вот если бы мне доверили!
— Вам, конечно, известен основной признак структуры: стремление к самосохранению. Я отсюда и исхожу применительно к производству…
Травников снова кивнул и все-таки слазил за темными очками, слегка оттолкнув локтем Оптухина. Подумал: вот, вот, он так и действует — от общего к частному. И чем теория грандиознее, чем сильнее поражает его воображение, тем легче кажется ему приложить ее к какой-нибудь чепухе, вроде открывалки для бутылок.
— …Вы модернизируете какую-нибудь ячейку структуры — у нас, скажем, участок пескоструйной обработки. Но она не дает, структура! Она не даст довести эту ячейку до максимальной производительности, потому что ее не обеспечит малопроизводительная предыдущая и не примет последующая…
Вот, вот, думал Травников, для него его заводик — структура, система, задача глобальной важности, а редакция газеты — нет. И какая беспардонность: «ваша девушка», «Люсьена Борисовна, что, без образования?» А сам где нахватался?
— …А если взглянуть свыше, — гудел Оптухин, — на наше производственное объединение как на структуру, тогда ведь наш завод — ячейка. Вы представляете? Сейчас мы, допустим, на уровне. А если нам встать хотя бы на порядок выше? Тогда альтернатива: либо нам следует входить в структурную кооперацию с другими столь же современными предприятиями, либо нашему объединению — да, всему объединению! — выходить на новую ступень…
Светофор мигнул с более светлого, как казалось Травникову через очки, желтого света на более темный, зеленый. Такси, стоявшее впереди, рвануло, как на гонках, за ним понеслись уязвленные «Жигули», сразу трое, и Травников включил мигалку, стал забирать правее, к тротуару. Здание метро надвигалось серыми арками, толчеей у входа, железными заборчиками ограждений. Там остановка запрещена, Травников знал, но надо было что-то делать с этим технологом-прогрессистом, с этим доморощенным рыцарем НТР — не везти же его домой, чтобы дослушать лекцию, вместо иностранца, которого напугалась Ася; в виде гостя напугалась, потому что в холодильнике — шаром покати.
— Вот метро, — сказал Травников. — Пожалуйста, побыстрее, здесь нельзя останавливаться.
— Да? — спросил Оптухин, опасливо озираясь, будто штраф грозил ему. — Мы так быстро доехали… А я хотел досказать…
— Не надо, — сказал Травников.
— Ну да, завтра.
— И завтра не надо. Не приезжайте. Я все понял и сам приеду к вам на завод. Адрес и телефон у меня есть.
Оптухин медленно, нерешительно, похоже, соображая, все ли так он сделал, как хотел, и все ли сказал, выбрался из машины, снова просунул голову в окно:
— Но вы, наверное, сразу пойдете в дирекцию?
— Я пойду туда, — отрезал Травников, — куда сочту нужным.
— Ну да, — тихо и робко, уже отставая, сливаясь с гулом мотора и улицы, донесся голос технолога. — Ну да…
6
Он помнил: деревья уже наполовину облетели, вода холодно сквозила из-за них, и было ветрено. Шульц стоял на краю бонов и разговаривал с начальником клуба, а когда заметил его, замахал рукой:
— Женья! Минутка!
Они стояли друг против друга, и мальчик молчал, удивленный, что Шульц его позвал и что лицо у него спокойное, даже доброе. Немец был одет в парусиновую куртку, какие выдавали яхтсменам, и шея у него была замотана толстым шерстяным шарфом — похоже, болело горло.
— Я надеюсь, тот сцен у вас дома не испортит наших отношений. Ваш отец — строгий человек. Но отец не судят, я думаю, вы понимайт.
— Он не любит Лодыженских, — сказал мальчик. —
