Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта - Николай Васильевич Лукьянович

одно, а за глаза – совершенно другое, что неоднократно отмечал Висковатов. Так, в своих воспоминаниях А. И Арнольди в основном нейтрально пишет о бывшем своем сослуживце: «Лермонтов в то время не имел еще репутации увенчанного лаврами поэта, которую приобрел впоследствии и которая сложилась за ним благодаря достоинству его стиха и тем обстоятельствам, которыми жизнь его была окружена, и мы, не предвидя в нем будущей славы России, смотрели на него совершенно равнодушно…Лермонтов очень игриво шутил и понравился нам своим обхождением». Но иногда прорывается едва скрываемая неприязнь к нему – «зазнавшийся пришелец, бывший лейб-гусар». В 1841 году в Пятигорске он встретил Лермонтова, который, как он считал, «при возникающей уже своей славе рисовался – и сначала сделал вид, будто меня не узнает, но потом сам первый бросился ко мне на грудь и нежно меня обнял и облобызал» [3]. А что за глаза он говорил о Лермонтове? В биографии поэта Висковатов пересказывает слова якобы неизвестного сановника: «… не понимаю, что о Лермонтове так много говорят; в сущности он был препустой малый, плохой офицер и поэт неважный. В то время мы все писали кое-какие стихи. Я жил с Лермонтовым в одной квартире, я видел не раз, как он писал. Сидит, изгрызет множество карандашей или перьев и напишет несколько строк. Ну, разве это поэт…». Но в другом месте своей книги Висковатов все-таки называет его фамилию – в 1884 году Арнольди утверждал, что тогда писал стихи не хуже Лермонтова [4, с. 336].

Крайне нелестную характеристику, как уже упоминалось выше, дал Лермонтову подполковник гвардейского Генерального штаба барон Л. В. Россильон, бывший с ним в экспедиции генерала Галафеева. Он говорил позднее Висковатову: «Лермонтов был неприятный, насмешливый человек и хотел казаться чем-то особенным. Он хвастал своею храбростью, как будто на Кавказе, где все были храбры, можно было кого-либо удивить ею! Лермонтов собрал какую-то шайку грязных головорезов. Они не признавали огнестрельного оружия, врезывались в неприятельские аулы, вели партизанскую войну и именовались громким именем Лермонтовского отряда. Длилось это недолго, впрочем, потому, что Лермонтов нигде не мог усидеть, вечно рвался куда-то и ничего не доводил до конца. Когда я его видел на Сулаке, он был мне противен необычайною своею неопрятностью. Он носил красную канаусовую рубашку, которая, кажется, никогда не стиралась и глядела почерневшею из-под вечно расстегнутого сюртука поэта, который носил он без эполет, что, впрочем, было на Кавказе в обычае. Гарцевал Лермонтов на белом, как снег, коне, на котором, молодецки заломив белую холщовую шапку, бросался на чеченские завалы. Чистое молодечество! – ибо кто же кидался на завалы верхом?! Мы над ним за это смеялись» [5].

Но, как следует из этого отзыва, даже этот, неприязненно относивший к великому поэту аристократ, вынужден был признать, что Лермонтов был храбрым офицером, пользовавшимся к тому же бесспорным уважением своих подчиненных – этой «грязной шайки головорезов» в интерпретации Россильона. Вероятно, его очень раздражало, что для «охотников» поэт за короткое время стал своим. Он разделял с ними на равных все тяготы похода, не разрешал себе никаких удобств, вредных для дела, спал как и все на голой земле, ел с подчиненными из одного котла. А разве не таким должен быть настоящий боевой офицер?

А как относились к Лермонтову штатские чиновники? Писатель-мемуарист В. А. Инсарский, вспоминая свою службу в департаменте государственных имуществ, написал о С. А. Раевском и Лермонтове: «Этот Раевский постоянно приносил к нам в Департамент поэтические изделия этого офицерика». Насколько уничижительно звучит – «поэтические изделия», «офицерика»! А ведь он не был даже знаком с Лермонтовым. Откуда такая нелюбовь? Как отмечалось в первой главе, она отчасти могла быть вызвана нарастающим антагонизмом между штатскими чиновниками, с одной стороны, и офицерским корпусом с другой. Но, безусловно, и личностное отношение имело место.

Крайне противоречивое впечатление оставляют и воспоминания князя А. И. Васильчикова, секунданта на дуэли Лермонтова с Мартыновым. С одной стороны, он называет его «храбрым офицером и великим поэтом», а с другой, приводит такие подробности его поведения, что они вызывают законные сомнения в правдивости мемуариста.

И таких примеров необоснованного и абсолютно предвзятого мнения о Лермонтове как офицере, можно привести очень много. Как поэта его невозможно было унизить, это уже ни от кого не зависело, гений его невозможно было не признать, а вот о нем как об офицере и человеке можно было распространять самые пошлые и нелепые слухи. Поэтому, даже позитивно относившийся к Лермонтову писатель и критик А. В. Дружинин писал, что «для этого насмешливого и капризного офицера, еще так недавно отличавшегося на юнкерских попойках или кавалерийских маневрах под Красным Селом, мир искусства был святыней и цитаделью, куда не давалось доступа ничему недостойному». То есть он искусственно противопоставляет военную службу поэта его творчеству. Впрочем Дружинин потом сам опровергает себя, пересказывая воспоминания о Лермонтове его сослуживца Р. И. Дорохова, – абсолютно беспристрастные и объективные хотя бы потому, что тот категорически отказался что-нибудь написать об их совместной службе. Критик вспоминает, что

Дорохов говорил о великом поэте «охотно, с полной любовью, с решительным презрением к слухам о дурных сторонах частной жизни поэта». Напоминаем читателю, что именно Лермонтов принял от него команду так называемых охотников или пластунов.

Дорохов, этот отчаянный и абсолютно бесстрашный русский воин объяснил Дружинину при встрече, что «было много причин, по которым и мне он (Лермонтов. – Авт.) не полюбился с первого разу. Сочинений его я не читал, потому что до стихов, да и вообще до книг не охотник, его холодное обращение казалось мне надменностью, а связи его с начальствующими лицами и со всеми, что терлось около штабов, чуть не заставили меня считать его за столичную выскочку» [6].

Холодность Лермонтова, о которой вспоминал Дорохов – не надменность, и он это понял потом, а стремление сохранять самообладание при любых условиях, – качество настоящего офицера и аристократа. Граф А. А. Игнатьев в своей книге «Пятьдесят лет в строю» приводит такой случай, что когда французский генерал де Кастельно – потомок старинной аристократической фамилии, во время войны получил известие о том, что убит четвертый и последний из его сыновей, то сказал всего лишь одну фразу: «Ах и он убит! Господа продолжим наше дело», – обратился он к членам Военного совета, на котором был председателем [7, с. 384].

Самообладание необходимо сохранять и перед лицом смерти. Существует легенда, что когда в 1921 году чекисты привели на расстрел знаменитого поэта Н. С. Гумилева и обратились к нему с приказанием: «Поэт