Плаха да колокола - Вячеслав Павлович Белоусов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выждал он секунду-другую, дал себе успокоиться, дух перевести, глядь — и Сунцов знак подал — занял позицию, готов. Вытащил верный наган Турин, крутанул барабан легонько — все смертоносные голубчики на месте, подал голос:
— Не заснул, Корнет?
Никто ему не ответил. Прислушался снова. Ни звука.
— Узнал Ваську-божка? Окажешь сопротивление, живым не выпущу! А выбросишь кольт да выползешь на брюхе — надейся на милость пролетарского суда. Может, и найдёт для тебя снисхождение.
Тихо за перегородкой. Будто с пустотой вёл разговор. Обернулся к Губину, жавшемуся к нему, продолжил громче:
— Не один я здесь, Копытов. Оба выхода перекрыты моими бойцами. Послушай к тому же знакомого своего, Петра Аркадьевича. Плохого он тебе не пожелает. — И Турин дёрнул Губина за рукав: — Ну? Попробуйте вы.
— Артём Иванович?! Копытов?! — осипшим голосом крикнул Губин, закашлялся, сбившись, но проглотил слюну, набрал больше воздуха. — Проиграли вы. Сдавайтесь…
Договорить он не успел. Загрохотал безудержно тяжёлый кольт, полетели в разные стороны щепки от раскалывающейся перегородки, засвистели пули. Турин ринулся в проход броском, изогнулся кошкой, не переставая нажимать на спуск, целил туда, где только что громоздились вещи. В полёте или уже падая, краем глаза заметил влетающего навстречу Сунцова с наганом, палящим в громоздкое чужое тело, выросшее вдруг у окошка. Разлетелось вдрызг окошко под выстрелами, огромное тело ринулось наружу за спасением да застряло в проёме окна, дёрнулось, ужаленное несколькими пулями, и длинные ноги, оставшиеся внутри вагона, затихли, а лысую голову и вторую половину тела заполоскал, затрепал ночной ветер.
Турин застонал, с трудом дотянулся до правого плеча, кровь залила руку. Пересиливая боль, он попытался подняться, но не смог оторвать от пола головы. Лежал на нём поперёк, не двигался его верный агент Сунцов, как и положено, прикрывший своим телом командира.
— Ваня, — позвал Турин и не услышал в ответ голоса.
Теряя сознание, Турин прикусил губы до крови, а открыл тяжёлые веки — теребил его Губин за больное плечо, оттого и пришёл он снова в себя, застонал. Но кто-то уже из своих оттолкнул прочь Губина, бережно приподнял его на руки и понёс из вагона, пугая зычным басом:
— Воздуха! Воздуха! Разойдись!
— Ширинкин, — прошептал Турин, улыбнувшись через силу. — Чего ж ты орёшь как оглашенный? Дамочек всех распугал…
И покинуло его сознание, провалился, словно в пропасть.
— Жив! Жив командир! — прижимался к его лицу длинными усами Ширинкин и плакал, не стесняясь слёз.
XII
Что ж лукавить? Догадывался Арёл, зачем его пригласил краевой прокурор Берздин. Конечно, Глазкин, сукин сын, зам его, во всём замешан. Других серьёзных прорех не имелось, а попусту вызывать в Саратов не станут, не ближний свет. Ломал теперь голову, корил себя губернский прокурор — до главного так и не добрался. Вот его ошибка!..
С малого началось, он в той малости большой беды не учуял.
От доброжелателя, чтоб ни дна ему, ни покрышки, кляуза пришла на Глазкина, дескать, грязными делишками чрезмерно увлечён, нэпманов поборами обложил, тех, кто рыбой промышляет. Сигнал губпрокурор лично проверил, как-никак зам — правая рука, и ужаснулся — подтверждались факты! Обуяла злость — это у него-то за спиной? И ведь с чистыми глазками всегда за справедливость радел, подлец, с трибун взяточников клеймил так, что самого пот прошибал!
Гнать его собрался, а то и под суд отдать, но не успел Берздину доложиться, позвонил ответственный секретарь губкома Странников, завёл разговор издалека о международном положении, о происках врагов, о злобных провокационных доносах троцкистов упомянул и прочих совсем уже непонятных адептах буржуазии… Одним словом, послушал губпрокурор совета Странникова, дополнительные материалы собрать попытался, но нового — ничего! Да и прежние свидетели отказываться начали от своих же слов; оказывается, нездешние они, новички в рыбном промысле, бес попутал напраслину навести, да и он не так, мол, их понял при первых опросах. Пока возился с ними, зам укатил в столицу. Не отпустил бы его, но позвонил опять ответственный секретарь, а уж обратно Глазкин примчался черней ночи — невеста погибла при невыясненных обстоятельствах! Как зам объяснил: то ли убита злодейски, то ли несчастный случай, ему самому доподлинно неизвестно, пришлось снова его отпускать, теперь уже в Саратов… Так и пропадал, субчик, почти недели две, а возвратился — из-за весеннего паводка чехарда несусветная захлестнула, тот же Странников Глазкина к штабу по наводнению прикрепил по партийной линии, сам штаб и возглавил. Попробуй возрази, когда в губкоме и в губисполкоме стихией грозят: тут тебе и паникёры одолевают, и спекулянты мором пугают народ, и мародёры появились в затопленных дальних сёлах, беспорядок и непослушание… Не обойтись без прокурора в чрезвычайной тройке, созданной губернским начальством! Не самому же Арлу в лодку прыгать, всё побросав, да в плавание отправляться, он и плавать-то сроду не умел.
Понятное дело, заниматься прошлыми делишками Глазкина времени не хватало. Но докопаться всё же хотелось, хотя притормозила его новость, которой поделился с ним верный друг Распятов. При встрече в губкоме будто бы невзначай завёл к себе в кабинет, чаем угостил и поинтересовался, чем не угодил ему Глазкин, не пора ли перестать выискивать недостатки в его работе? Глазкин, мол, профессионал с опытом, в политической ситуации ориентирован верно, симпатизирует ему и ответственный секретарь губкома. Смекнув, что бог по идеологии не станет зазря беспокоиться такими тонкими вопросами, Арёл смолчал, пожав плечами, обычное, мол, дело, не больше, чем к другим, требования, однако Распятов дал понять, что Странникову не нравится его предвзятость к Глазкину. Тот и без того пострадал, невесты лишился, теперь на службе чинят неприятности. Так прямо и заявил — «чинят». Арёл пробовал оправдываться, но услышал в ответ,
