Милосердия двери. Автобиографический роман узника ГУЛАГа - Алексей Арцыбушев

В конце сентября в моем доме появился Яшка Латке, мой приятель по Абезю. У парня ни кола ни двора, как у всех только что освободившихся. Необходимо время осмотреться, устроиться, найти постоянную крышу над головой, так как над каждым из нас висела «вечная». Мне крайне посчастливилось за полтора года ссылки решить все главные проблемы ссыльной жизни. Наголодавшись по жизни, Яшка начал с ходу решать не самые главные свои проблемы, такие, как крыша и хлеб, а имея все это у меня, завел любовные шашни с Вэрочкой, Гайкиной «дэвочком». «Старый муж, грозный муж, режь меня, жги меня, я огня не боюсь». Грозный старый муж потерял покой: сперва подозрения, затем улики за уликами. Пошла в ход шуровка вдоль хребта Вэрочки. Та орет: «Спасите!» Гайк орет: «Нэ подходы, убью!» Свалки, драки, крики, визги. Яшка прибегает с рассеченной головой, кровь как из поросенка. Гайк подкараулил и саданул ломиком. Гайк кричит: «Шанхай шпичком подожгу!» А я жду Варюшку с младенцем, который вот-вот должен родиться.

Пятого октября 1953 года родилась рыжеволосая Маринка, так ее окрестила Варя, а месяц спустя я их встречал на станции. К тому времени Яшка еще жил у меня, так как не мог же я его выкинуть в никуда. Драмы то утихали, то разгорались с новой силой.

А в это самое время Наумчик меня обрадовал. В паро-котельной освобождается место кочегара.

– Пиши заявление и иди с ним к Певзнеру.

Заявление написано, а в нем сплошные слезы. Жить не на что, грудной ребенок, семья попросту голодает. Прошу перевести меня на работу кочегаром. Большой кабинет начальника транспортного отдела комбината Инта-Уголь. Вожди пролетариата все в ряд, под ними – маленький «батька Махно», еле видный за огромным столом.

– Что надо? – враждебно глядя на меня, заорал Певзнер.

– Да вот заявление.

– Короче! Я не могу со всяким рабочим дольше минуты говорить.

Я пытаюсь объяснить как можно короче суть дела, о тяжелом положении семьи, о ребенке…

– Меня ваши дети не интересуют. Мне наплевать на то, что вам не на что жить, я не собираюсь вас никуда переводить. Слышите? Можете искать себе другое место, я вас увольняю!

Я стоял, и каждый мускул мой дрожал не от страха, а от желания задушить эту лохматую мразь.

– В таком случае напишите на моем заявлении вашу резолюцию!

Я подал ему бумажку. Росчерком пера в углу наискось он написал: «Отказать!» – и расписался. Я, не помня себя от неистовства, выхватил из его руки свое заявление и поднес кулак к его роже.

– Ну, сволочь… – Дальше мощное ругательство, начинающееся с буквы «ё». – Это заявление будет лежать на столе Хрущева!

Мою решимость я подтвердил таким пушечным ударом двери, что зазвенели стекла и покосились вожди пролетариата на стене.

Вся переписка ссыльных шла через цензуру. Зная это, я попросил Варюшку срочно поехать на станцию и опустить мое письмо Хрущеву прямо в почтовый вагон скорого поезда Воркута – Москва, что она и сделала. Содержание моего письма было коротким. Вот его текст: «Уважаемый Никита Сергеевич! Направляю Вам мое заявление на имя начальника транспортного отдела комбината Инта-Уголь тов. Певзнера, у которого не нашлось двух минут прочитать его, о чем свидетельствует наложенная им резолюция. Надеюсь, что у Вас найдутся эти две минуты, и Ваша резолюция будет более человеческой. С уважением, Арцыбушев Алексей Петрович, вечно ссыльный, пос. Инта Коми АССР, транспортный отдел, паровозное депо».

О своем письме Хрущеву я никому не сказал, а терпеливо стал ждать результата, который не заставил себя долго ждать. Недели две спустя Наумчик меня спросил:

– Ты что-то куда-то писал?

– А что? – спросил я.

– Да так! Там в отделе секретарь парторганизации тобой интересовался. Спрашивал, кто ты и что ты.

– И что ты ему сказал?

– Сказал, как есть. Кому ты маханул жалобу?

– Хрущеву!

– Они там получили что-то из ЦК, жди, придут к тебе целой комиссией.

– Я их встречу с пирогами.

К вечеру заявились человека три с вопросом:

– А ну покажите, как вы живете. Да у вас тепло! Уютно! А это кто?

– Это мой товарищ, недавно освободившийся, ему пока жить негде, вот я его и приютил на время. А вы, собственно говоря, для чего ко мне пришли? Температуру мерить, уют проверять, что вам надо?

– Посмотреть, как вы живете!

– Как живу или что ем? Смотрите.

Я высыпал на стол из посылочного ящика сухари, вылил овсяный отвар из Маришкиной бутылки.

– Смотрите! Попробуйте!

Обшарив все углы своим проницательным взором, «комиссия» выкатилась.

Дня через два меня срочно вызвали в транспортный отдел, за мной прибежал Наумчик:

– Беги скорей, тебя там комиссия ждет.

Я не побежал, а пошел – пусть теперь они побегают.

Я уже знал, что из ЦК им пришла бумага, на которую необходимо срочно отвечать.

Пришел. Сверхъестественная вежливость: «Садитесь, Алексей Петрович». За столом несколько человек, над столом все те же «вожди».

– Вы писали в ЦК, Алексей Петрович?

– Не в ЦК, а Хрущеву!

– Нам пришла бумага из ЦК, ознакомьтесь.

Секретарь протягивает мне, как у нас водится, конвертик, к конвертику бумажка к бумажке – все на скрепочке. Сперва мой конверт, затем цековский. Мое заявление Певзнеру с резолюцией «отказать», мое письмо Хрущеву и бумага из «промышленного отдела ЦК», в которой предписывается секретарю парторганизация комбината Инта-Уголь тов. такому-то немедленно разобраться и сообщить в ЦК. Ознакомить т. Арцыбушева А. П. с материалом обследования. Вслед за этим секретарь подает мне составленный ими материал обследования.

– Прочитайте и подпишитесь!

Внимательно прочитав заключение комиссии, я протянул его секретарю и твердо сказал:

– Такой документ я подписывать не буду.

– Почему это не будете?

– По той простой причине, что все, что вы пишете, ложь. С первых же слов вы стараетесь подчеркнуть, что я вечноссыльный, осужденный за антисоветскую деятельность, что к данному вопросу не имеет ни малейшего отношения. В своем письме Хрущеву я сам говорю, кто я. Я не лишен никаких прав, я член профсоюза, я имею право выбирать и быть выбранным. Я имею все права, которыми обладаете вы, за исключением свободного передвижения. Дальше вы пишете, что я живу в доме, построенном при вашем содействии и помощи. Покажите мне документы хоть на один гвоздь или доску, полученную мною от вас, от транспортного отдела. Дальше вы пишете, что я содержу жильца в своем доме, с которого беру плату. Вы можете это доказать? Не сможете, потому что это ложь! Вы лжете, указывая в своей бумаге, что я в настоящее время учусь на курсах машиниста парокотельной и по окончании курсов буду трудоустроен по специальности. Ни на каких курсах я не учусь, и вы это прекрасно знаете. Единственно, на что у вас хватило совести, в конце всей вашей лжи констатировать: материальное положение семьи тяжелое. Я ничего подписывать не буду, пока вы не соизволите ответить по существу дела. А существо дела мною предельно изложено в моем заявлении на имя Певзнера, которое он не потрудился прочесть, что я попросил сделать за него Хрущева. ЦК требует от вас рассмотреть и ответить по существу поставленного мною вопроса. Резолюция Певзнера была бесчеловечной и хамской, и вы это должны подтвердить.

– Певзнер погорячился, может же человек погорячиться?

– Не имеет права. Я совсем не жажду его крови и мести, я требую справедливости, на которую и у вас нет мужества. Я могу быть свободным?

– Нет, давайте вместе составим нужную бумагу.

– Составлять бумаги – ваше дело, но я подпишу только ту, которая будет соответствовать действительному положению дел. Я подожду, а вы составляйте.

Я вышел. Минут через двадцать меня пригласили снова в кабинет. Новая бумага лежала на столе. В ней говорилось о том, что комиссией в составе (перечисление членов комиссии) было обследовано материальное положение семьи Арцыбушева, которое соответствует его заявлению от такого-то числа на имя начальника транспортного отдела комбината Инта-Уголь, в соответствии с чем т. Арцыбушев в ближайшее время будет трудоустроен машинистом парокотельной депо.

– Что вы имеете в виду под «ближайшим временем»?

– Ну, несколько дней, пока все оформим.

Я подписал бумагу, пожал руки честным членам комиссии и вышел.

Проходит неделя, вторая – тишина. В котельной нет кочегара, а меня нет в котельной. Наумчик жмет плечами. Отдел кадров молчит. Я сторожу депо. Мне все это надоело, и я махнул в комбинат Инта-Уголь прямо к секретарю комбината. Все те же вожди мирового пролетариата выглядывают из своих мощных бород и грив, постепенно лысея и бреясь. Под ними секретарь, перед секретарем положенное мною письмо на имя нового вождя, совсем лысого, ведущего всех нас к коммунизму. Глазами пробежав мое новое письмо Хрущеву, секретарь вскочил как ужаленный. В своем вторичном письме я писал, что, несмотря на указания ЦК, я до сих пор не трудоустроен и что парторганизация комбината просто-напросто отписалась, обманув ЦК, что я обеспечен материально.