Милосердия двери. Автобиографический роман узника ГУЛАГа - Алексей Арцыбушев

Стучат колеса на стыках рельс, и, прислушавшись, слышим: «Приехала, приехала, приехала, приехала», – и дальше все сильней и отчетливей стучат колеса на стыках. «Приехала, приехала, приехала!» Под эту непрестанную песнь, наперебой, не вникая в слова, идут рассказы. То она, то я – рассказы, которые рассказать не в силах, на которые нужно время, и спокойное сердце, и успокоенная страсть. Сейчас мы оба не в силах вникнуть в слова, в их значение и во все пережитое нами за эти годы. Для этого нужны недели, месяцы и успокоенные крылья, обнявшие друг друга в ночной тишине, и слова, слова, а в них – вся жизнь, и прошлая печаль, и радость сегодняшнего дня. Вот уж действительно, с милым рай в шалаше! С милым рай и на водокачке.

Гулямчик, встретив нас на пороге, многозначительно сказал: «Алешенькэ! Я пошел!» Мы остались вдвоем. Полыхала печь, полыхали сердца, трепетали крылья. О миг блаженства! О счастье! О радость! Перевернулись небеса, упали звезды. Мы, я и она, «во плоть едину» слились на века!

Бегали крысы по углам, пол метя хвостами. «К то там?» – очнувшись, спросила Варя.

Я сейчас приложил все свои усилия, весь свой бесхитростный талант, чтобы поведать вам о днях тех, давно ушедших, но безгранично счастливых. Началась суровая жизнь в сплошной ночи, в занесенной снегами водокачке. Гулямчик, я и Варюшка, которую на Инте прозвали «декабристкой». Она спокойно и мужественно приняла суровую действительность жизни. На следующий день мы послали телеграмму ее маме, моей теще. «Я с Алешей, поселок Инта Коми АССР, почта, до востребования».

Весть о побеге «декабристки» быстро облетела весь поселок. На Варюшку смотрели, как на чудо, как на нечто сверхъестественное. На водокачку приходили все освободившиеся к тому времени мои лагерные друзья. Мы собирались шумной веселой компанией, пили спирт, ели то, что Бог послал и кто что принес. Варька пела своим сопрано «Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить, мне некого больше любить». Яшка все так же взахлеб читал свои стихи, Каск одной рукой и пил, и ел. Появлялись новые друзья. У комендатуры я подцепил бездомного Агаси, притащил его на водокачку, на которой он и остался, притащив еще своего приятеля Гайка. Теремок был набит до отказа, но было весело, шумно и интернационально. Я зашел на почту: нет ли чего там для нас. В то время я и Варюшка были «притчей во языцех». Ее побег будоражил умы, сердца и сильней всего кончики языков. Девушка на «до востребовании» не только улыбнулась, но засияла, впялив в меня свои томные очи. В них горело любопытство и скрывалась некая тайна.

– Слушай, посмотри, какая пришла телеграмма, мы ее припрятали, чтобы тебе показать.

Она таинственно протянула мне бланк и не спускала с меня своего горящего взора, пока я ее читал: «Начальнику милиции поселка Инта. Прошу Вас привлечь к судебной ответственности за многоженство ссыльного Арцыбушева Алексея Петровича. Антонина Емельяновна Арцыбушева. Москва». Прочитал я сие мерзкое требование и протянул бланк девушке. Она, высунувшись в окошечко, горячо зашептала:

– Что будем делать с этой подлючкой?

– Да передай ее по адресу. Кто и за что меня может судить? Мало ли кто ко мне может приехать, мало ли с кем я могу спать? Я же не женился!

– Ну конечно, ну ясно: она же не пожелала разделить с тобой судьбу, а теперь «к суду». Накось, выкуси! – И в клочья разорвала бланк.

Глаза и уши, оставленные Тоней следить за мной, работали славно. Неясна корысть. Стукач всегда преследует ее.

Александра Ипполитовна мгновенно среагировала на телеграмму и посланное вслед письмо. Она, это делает ей честь, поняла, что все меры, принятые ею, не принесли желаемого. А меры те были суровые, за которые невозможно судить. Получаемыми от меня письмами Варюшка делилась с матерью. Та понимала по рассказанному, что меня ждет дальше в моей каторжной жизни и что ждет ее дочь. Надо было принимать решительные меры – уговоры бесполезны. Редкие мои письма Варюшка перестала получать. Нет писем. Нет и снова нет. А письма шли и приходили, и уплывали через унитаз, разодранные в клочья. Я пишу за всех умерших, пишу, опуская их в трепещущую грудь вольнонаемной аптекарши, а они плывут себе и плывут, смытые струей, исчезая бесследно в сточных водах вместе с дерьмом, а с ними плывут две жизни, две судьбы, наперекор ее силе. Идут в тоске, в недоумении месяцы, слагаясь в год, в другой. Уговоры уже не те, что были раньше. Перестань метаться, перестань ждать! Он наверняка погиб. Чем объяснить молчание? Нечем больше. Одна и та же мысль, одни слова. Вероятнее всего, погиб! Сжимается сердце, хоть еще ждет, хоть на что-то надеется, но иссякают силы, наступает безразличие. «Ямщик, не гони лошадей, мне некого больше любить». Жизнь подбрасывает парня, который домогается, ищет, получает отпор, но с каждым днем слабеют силы, а с ними и отпор. Я не люблю тебя, я другого любила и люблю. Но его же нет, он давно погиб! Что ждать? Что?.. Дома все твердят одно: пора решать свою судьбу. Есть человек, он домогается настойчивей и настойчивей. Все, как в темном омуте, и вдруг открытие, подтверждение смутных предчувствий, давно живущих в душе.

«Моя мать – не твоя, Борис Иванович – не твой отец! Ты – подкидыш, найденный, в газету завернутый. Тебя взяли, пожалели, вскормили и вырастили, моя мать – не твоя, и ты обязана, слышишь, обязана успокоить их старость, на добро ответить покорностью. Ждать тебе больше некого: он погиб. Надо на этом успокоиться, поставить крест и выйти замуж, благо есть за кого», – сопротивление сломлено, вопрос поставлен ребром ее старшей сестрой. «Ты не должна, а обязана». Что ответить, что сказать? Тайна открыта. Жестоко, как сама жизнь! Предчувствия не обманули.

«Я – круглая сирота, и те, кого я считала родителями, – благодетели. Алеша ушел из жизни, он исчез и, быть может, погиб, как многие». ЗАГС, скромный стол, бутылка вина, поцелуи, пожелания. Чужой человек вместо любимого открывает врата жизни. Выкидыш! Судьбою неумолимой все предусмотрено, все предугадано, только мы этого не знаем, и слава Богу! Узнали бы, и погасла жизнь.

Рано, очень рано, позвонил кто-то в дверь. Варя, накинув халатик, открыла. В дверях незнакомый человек, ее фотокарточка у него в руке.

– Это вы! Вам письмо от…

Дверь захлопнулась. Сердце выскакивает, накинут крючок в туалете. Конверт разорван. Дрожат руки, глаза пробегают строки знакомого почерка. Жив! Нашелся! Жив! «В ссылке навечно! Ни кола ни двора! Будешь ты – будет все!»

Сейчас она лежит рядом, обнимает рукой и шепчет:

– Без тебя я не жила, без тебя я мертва. Без тебя я труп.

Уходит в тот день, последний, из дома. Варя оставляет две записки: одну – матери, другую – мужу. Смысл их один: ушла. Перрон, поезд Москва – Воркута. Подруга на стекле окна губной помадой рисует сердце, их уже разделяет стекло и красное сердце на нем. Поезд тронулся, а впереди жизнь!

Муж ее бросился на поиски. Где искать, свет велик, где тот, умыкнувший его жену? Где найти? Находит средь бумажек адрес: «г. Муром, Арцыбушева Мария Петровна». На поезд и к ним, в Муром. А там переполох: он требует, он грозит расправой. Чтобы успокоить, дали адрес: «Коми АССР, Инта». Он – в дверь, а мне – письмо. Трепещут «родившие меня тетушки»: «Алешечка, да как же так, ты влез в беду, ты содеял прелюбодеяние, и нас в него втянул, знали бы мы, не стегали бы двуспальное…»

О милые мои, родные, это он у меня увел, а теперь я вернул свое. И это сразу же поняла Александра Ипполитовна. «Суженого на коне не объедешь». Смирилась, простила и стала посылать посылками необходимые Варюшке вещи. А «соблазнителя» вытуривать из дома. Поняв свое поражение, он и сам вскоре ушел, написав мне грозное письмо, на которое я ответил, что не я бежал от него, а его жена, которая не скрывала свою любовь ко мне; ты ж, голубчик, понадеявшись на свои силы, не смог заставить ее полюбить себя больше и сильней. С меня-то какой спрос? На этом и затихли все бури, улеглись страсти. Меня не судил народный суд, а Варьку все любили.

«У меня ни кола ни двора, будешь ты – будет все!» – писал я эти строчки не для красного словца. Когда я их писал, у меня был свой, хоть и маленький, но свой угол, вернее, комната и кухонька на чердаке старой бани. Это была точка отсчета, с которой можно было начинать свое движение. С потерей ее я, а затем и Варюшка оказались на водокачке. Необходимо было, поставив кол, строить двор. Как, где, из чего, я уж не говорю на что? «Бедному жениться ночь коротка». Слава Богу, на Инте ночи длятся месяцами, а посему главное – не унывать, но, кроме этого, думать и думать. Как строить – понятно, руками, вот этими, других нет и не будет. А вот из чего? Инта – это полное отсутствие лесоматериала, да и не только досок, бревен, но и каждый гвоздь – проблема. Ночи, вечные ночи. Одну ночь эти мысли волнуют меня, когда я лежу на столе Наумчика в депо, следующую, когда я лежу с Варюшкой за занавесками – преградой для глаз, но не для ушей. О эти уши! Они-то и подгоняли меня больше всех. Мозг сверлила одна-единственная мысль: «Из чего строить дом?» Варюшка мирно спит, а мои глаза напряженно смотрят в потолок, там ища ответа.