О верности крыс - Мария Капшина

— Не верю я ему, лорд герцог, — вполголоса, чтоб не слышал караульный, нудел Дзою десятник, пока они шли следом. — Куда-то он нас вниз ведёт, а когда это дворян в подвалах держали?

Когда караульный сказал "Тута", десятник пролез вперёд. "А то мало ли что…" — пояснил он ол Нюрио. Толкнул дверь, шагнул внутрь с мечом наготове, оглядел практически пустую камеру и бросил через плечо:

— Да не, не он.

Ол Нюрио уже вошёл следом. В углу камеры, на загаженном полу действительно лежал на боку какой-то тощий человек, голый и грязный. Больше там не было ничего — даже света и, кажется, воздуха почти не проникало.

— Да и с чего ему тут быть, лорд герцог? — сказал десятник и сплюнул себе под ноги. — Чай, дворянин.

Человек поднял голову, прищурил на герцога глаза с красными веками и без ресниц и хмыкнул. Ол Нюрио застыл на месте. Десятник продолжал.

— Говорили же вам: тут шушера всякая. Дворян выше держат: сортиры, виды из окна. Набрехал нам этот поганец…

Ол Нюрио шагнул вперёд так резко, что десятник от неожиданности осёкся и перестал встряхивать "поганца" за плечо. Герцог, так бледный от бешенства, что это было видно даже в полутьме подвала, сдёрнул с себя плащ, накинул на арестанта. Поднял его на ноги. Десятник вытаращил глаза, сказал "э…", осёкся и кинулся помогать.

— Идти можешь? — спросил ол Нюрио, закидывая его руку себе на шею. С другой стороны ол Каехо поддержал десятник.

— Из этого гостеприимного дома я ещё и пробегусь, — усмехнулся Хриссэ. Голоса у него не было совсем.

Верхом ехать он явно не мог, поэтому пришлось потратить немного времени на поиски транспорта. Улицы рядом с тюрьмой пустовали — в этой части города оборонять или грабить было особо нечего, имперские сотни прокатились здесь штормовой волной, оставив за собой мусор и трупы. Жизнь бурлила сейчас в порту и у восточных ворот. Единственное, что удалось найти в одном из тупиков, среди битой посуды и обломков дешёвой мебели, — это неуклюжая телега предельно аскетичной конструкции: два колеса диаметром локтя по два, и плоская деревянная платформа без бортиков. В телегу впрягли одну из сменных лошадей, на платформу кинули пару плащей поверх сдёрнутой с чьего-то окна почти целой портьеры. Карета получилась не ахти, но за неимением лучшего вполне годилась.

Дзой помог ол Каехо сначала сесть на край, потом осторожно лечь. Дал плащ укрыться; поймал себя на том, что неловко отводит глаза от спутанных волос и ещё больше заострившегося лица.

— Укройся получше, — почти резко бросил ол Нюрио. — Судя по голосу, ты сильно простужен.

Ол Каехо уставился на него, а потом заперхал. Дзой не сразу понял, что это смех. Недовольно зыркнул.

— Это не простуда, лорд герцог, — просипел Хриссэ. — Это я так вопил.

Ол Нюрио мимолётно сузил глаза, отходя от телеги. Вспрыгнул в седло, проехал в голову маленького отряда, махнул рукой — ехать. Когда обернулся, проехав пару десятков шагов, ол Каехо выглядел почти довольным, пригревшись и расслабившись, и не менял выражения лица, когда телега жёстко подскакивала на выбитых из мостовой камнях, обломках чьих-то ворот или мёртвой руке неудачливого зангца. До занятого под имперский штаб двора они доехали уже на закате, подобрав по дороге ещё десяток раненых.

Под штаб заняли не разрушенную ратушу, а один из больших купеческих дворов ближе к порту: ратуша никогда не предназначалась для жилья, как и прочие здания городского Совета. Да и обоз нужно будет где-то разместить, когда он подоспеет, наконец, и в квартале припортовых трактиров и постоялых дворов места для этого хватало. Даже с учётом того, что значительная их часть выгорела.

Немногочисленные лекари, прибывшие вместе с армией, были заняты работой по горло, потому что Вернац, даже и обречённый, сражался насмерть. Или наоборот — именно из-за того, что был обречён? Так или иначе, имперцам было кого лечить, а обоз, как всегда, застрял где-то на подходе, и снабженцев за это кляли все, обустраивая места для дворян, для раненых, для себя, наконец. Ол Каехо прямо сейчас умирать, вроде, не собирался, потому обоих герцогов из импровизированного лазарета послали вежливо, но безоговорочно. Вот утром придёт обоз и, в том числе, — ещё лекари. Все, кто в состоянии не помереть до утра — ждут, невзирая на чины. Приказ императрицы.

Размещали дворян без лишней роскоши. Ол Каехо, к тому же, явно не стоило оставлять одного, и Дзой не слишком удивился, когда в соседи к пыльнику определили его, на втором этаже какого-то брошенного постоялого двора, с отдельной скрипучей лестницей от большого зала внизу к небольшой комнате с двумя кроватями, столом и пыльным шёлком на стенах. От прежних хозяев на лестнице и шёлке осталась подсыхающая кровь, которую со ступенек без особого тщания оттирал какой-то солдатик.

Ол Каехо не спешить засыпать, как ожидал Дзой, а жаждал общения. Без малейшего внимания к сорванному голосу, рассказывал какие-то дурацкие анекдоты, которые больше подошли бы для дружеской пьянки, а не для этой пустой комнаты в чужом доме. Дзою не было смешно. В кои-то веки не потому, что Хриссэ его раздражал. Во-первых, сип, которым сейчас разговаривал пыльник, даже дурным шуткам придавал оттенок загробной жути. Тощий полтруп, издававший это сипение, ничуть не разрушал общего колорита. Во-вторых, полутрупу было больно. Даже когда его не трогали. Когда трогали — осторожно, помогая сесть, чтобы выпить воды, — рука на покрывале судорожно напрягалась, вздуваясь жилами, и кисть делалась похожей на огромного паука, который силится подняться на ноги — и не может.

— Утром же пришлют врача, — зачем-то сказал Дзой, когда ол Каехо ненадолго замолчал.

Хриссэ закрыл глаза и оскалился.

— Закрасить синяки, — просипел он, — приклеить ногти, зашить задницу…

— …язык отрезать, — непроницаемым тоном продолжил Дзой.

Он отправил человека найти хлеба и молока или бульон и сел сам на пороге комнаты, глядя вниз, вдоль лестничного пролёта. В доме было тихо и спокойно, будто и не хрипел в агонии за стенами разрушенный, растоптанный город. Город, в котором не останется к утру ни одного — как это по-зангски? "Вернаццеши", жители Вернаца. Не останется к утру на этом свете "вернаццеши", кроме редких счастливчиков, которым по случайности удалось сбежать. И сложно сказать, такое ли уж это счастье — жить где-то, зная, что твой город спалили дотла, чтобы выстроить на его месте другой, пусть и похожий на прежний издали. Но жить в нём будут чужие люди, говорить на чужом языке, плясать чужие танцы под чужую музыку и воевать с твоей страной. Тебе этого не забудут, Иера, и не простят. Хотя — для того ты это и сделала, чтобы запомнили, да? Чтобы принимали всерьёз. Зачем, когда настолько удобней — чтобы принимали за марионетку? А прощения ты никогда и не думала просить. Ты нарочно делаешь из безликой Лэнрайны ол Тэно — нового Хада ол Джашье, Великого, ужас и гордость Равнины, да? Как кричала эта старуха-вернаццеши: "Реда!" Эттей, больше похожее на проклятие. Когда ты смеялась последний раз, Иера? По-настоящему, без особых причин, просто потому, что жизнь этого стоит?