Ад - Александра Маринина

— Примерно оттуда же, только я еще газеты читал.

— Совсем непонятно, — укоризненно вздохнул Камень. — Выходит, в одних средствах массовой информации такие цифры, в других — другие. Как это получается? И главное, я понять не могу, как люди-то во всем этом разбираются, если разные источники приводят разные данные.

— Да они и не разбираются, — усмехнулся Ворон. — Им по барабану. Прочитали, послушали — и тут же забыли. Им про чужое горе не интересно, своя рубашка ближе к телу.

— Плохо, — сделал вывод Камень — Неправильно. А что случилось-то? Отчего самолеты разбились?

Ворон раскрыл было клюв, чтобы выступить с подробным докладом, но Ветер его опередил.

— На обоих бортах были террористки-смертницы из Чечни. С того самолета, который в Сочи летел, успели подать сигнал о теракте, а тот, который летел в Волгоград, ничего не успел, прямо в воздухе взорвался — и всё.

Ворон насупился. Он сам хотел об этом рассказать. Вечно этот выскочка Ветер суется, куда его не просят.

— Как же они на борту оказались? — недоумевал Камень. — Ты же, Ворон, рассказывал мне, что после теракта одиннадцатого сентября две тысячи первого года в аэропортах стали усиленно досматривать всех и вообще принимать особые меры безопасности.

Ну, тут уж Ворон проявил бдительность и раскрыл клюв заранее, чтобы успеть вовремя вступить.

— Террористки прилетели в аэропорт Домодедово рейсом из Махачкалы, — начал он.

— С ними еще двое мужчин было, — тут же встрял Ветер.

Но Ворон не дал себя перебить.

— Это не суть важно. Они прилетели, и сотрудники отдела милиции что-то заподозрили, забрали у них паспорта и передали одному капитану милиции, оперуполномоченному по борьбе с терроризмом. Этот капитан должен был их досмотреть и проверить на предмет возможной причастности к терактам. А капитан взял и отпустил их без всякой проверки.

— Как же так? — заволновался Камень. — Почему? Как он мог так поступить?

Ветер молчал, Ворон тоже смущенно отвернулся. Точного ответа ни тот, ни другой не знали.

— Ну, что вы молчите? — бушевал Камень. — Столько горя, столько слез, такие страшные трагедии — и вы не можете мне сказать, как так получилось? Почему капитан их отпустил? По халатности? Или они ему денег дали? Или запугали чем-нибудь? Ведь была же реальная возможность предотвратить трагедию! Господи! Ну что за люди эти люди!!! Нет, никогда я их не пойму. Никогда.

И снова между заснеженными елями повисла тишина. Камень искренне горевал о прерванных жизнях, легковесный Ветер терпеливо ждал продолжения рассказа, а Ворон собирался с мужеством, чтобы провернуть заранее запланированный маневр с удалением Ветра.

— Я… это… — он откашлялся, — покину вас ненадолго, ладно? Мне тут надо по делам слетать.

— Куда это? — недовольно вскинулся Ветер. — А сериал?

— Я скоро вернусь, мне правда очень надо. Я белочке обещал помочь кору собрать.

И Ворон ловко вспорхнул с ветки, не дожидаясь уговоров остаться.

Вернулся он через четверть часа, и вид у него был встревоженный и испуганный.

— Ветер, там тучи какие-то про тебя спрашивают, — сообщил он прерывистым от волнения голосом.

— Где? — заволновался Ветер. — В какой стороне?

— С юга идут. Злые, как черти, черные, тяжелые, и, по-моему, они молнию с собой тащат, во всяком случае, у них там что-то посверкивает и погромыхивает.

— Черт! — завопил Ветер, подбираясь и готовясь к рывку. — Они меня и здесь нашли! Ироды! Всё, пацаны, я полетел, не поминайте лихом. Если про меня спросят — не выдавайте. Меня здесь не было, и где я — вы не знаете.

— Не выдадим, — дружно пообещали Камень и Ворон.

Друзья долго смотрели вслед товарищу и вздыхали, Камень — искренне и печально, а Ворон — притворно, радуясь и хваля себя за сообразительность. Эк он ловко придумал, как избавиться от лишних ушей!

Ему не терпелось продолжить разговор, но Камень все молчал, грустил и ни о чем не спрашивал.

— Ну вот, значит, Вадим погиб, — не выдержал Ворон.

— Да, — меланхолично отозвался Камень. — Жаль его. Молодой мужчина, женился, ребенок родился, и вдруг такое… Жене, наверное, очень тяжело. Все-таки когда человек долго болеет, у его близких есть время морально подготовиться, заранее свыкнуться с мыслью о том, что его может не стать в любой момент. А когда вот так, внезапно… Нет, что ни говори, а это страшная трагедия.

— Я что хотел сказать-то… Помнишь, я уговаривал тебя сделать так, чтобы Вадим с Лелей познакомились.

— Конечно, помню.

— Так вот я теперь думаю, что я, наверное, был не прав.

— А я тебе еще тогда говорил, что ты не прав. Ничего нельзя менять в человеческих жизнях. Люди сами хозяева своих судеб, и мы не вправе ими распоряжаться.

— Нет, я про другое. Понимаешь, я сейчас подумал, что если бы ты сделал, как я просил, то теперь Леля потеряла бы любимого и осталась вдовой. Представляешь, какой кошмар? Мало Любе и Родиславу всяких переживаний, так еще и это! И вообще, Леля такая хрупкая, такая чувствительная, она бы этого не пережила. Как подумаю, что она могла бы в этой трагедии потерять мужа, так прямо озноб пробивает. А так живет себе девушка спокойно в своей Англии и горя не знает. Правда же так лучше?

— Не знаю, — усмехнулся Камень.

— Чего ты не знаешь? — изумился Ворон. — Ты считаешь, что было бы лучше, если бы она пережила такую драму?

— Зато она узнала бы, что такое настоящая любовь, — заметил Камень. — Она бы пережила прекрасные, незабываемые часы и дни, она была бы счастлива, и ей в старости было бы что вспомнить.

— Но она пережила бы и страшное горе! Как ты можешь желать ей такого?! Ты — бездушное холодное существо, в тебе нет ни капли сочувствия! — закричал Ворон.

— Не повышай на меня голос, — строго ответил Камень. — У нас с тобой широко распространенная среди людей дилемма — что лучше: не знать любви, но не знать и боли утраты, или узнать эту боль, но зато узнать и высшее счастье. Насколько я знаю, споры до сих пор ведутся. И мое сочувствие тут совершенно ни при чем.

— А ты сам как считаешь? — поинтересовался Ворон.

— Я считаю, что лучше все знать, чем не знать. Потому что знание — сила. Переживание счастья само по себе ценно, а переживание боли закаляет душу и делает ее мудрее и сильнее. Так что лучше иметь, чем не иметь.

— Тогда ты должен был согласиться с тем, что Леле и Вадиму надо познакомиться! А ты сопротивлялся!

— Я сопротивлялся по другой причине, — терпеливо объяснил Камень. — Я не имею права управлять их жизнями. Уж как сложилось — так сложилось. Наше дело — смотреть и обсуждать. Мы можем даже попереживать за них, всплакнуть, если есть над чем, порадоваться, посмеяться, но ни в коем случае не должны ничего менять. Послушай, дружок, мне скучно в тысячный раз возвращаться к этой теме, она у меня уже в зубах навязла.

— Извини, — виновато пробормотал Ворон, — но мне было важно поговорить с тобой насчет того, что лучше: любить и потерять или не терять, но и не любить. Меня этот вопрос мучает. Мне хочется для людей душевного покоя и счастья, а что-то никак не получается. Какие-то у них законы жизни такие мудреные, что я не могу к ним приспособиться. Видишь, я хотел, как лучше для Лели, а теперь выходит, что так было бы только хуже, хотя ты меня уверяешь, что было бы хорошо. Я запутался, — удрученно признался он. — Наверное, я тоже в людях ничего не понимаю.

— Ну и не страшно, — успокоил друга Камень. — Мы с тобой не люди, мы — Вечные, поэтому совершенно естественно, что мы чего-то не понимаем. Вон люди тоже мало что понимают в жизни пчел и дельфинов, столько столетий изучают — и все разобраться до конца не могут. Мы с тобой друг друга-то не всегда понимаем, хотя вроде бы одинаковые, и люди друг друга не понимают. Не комплексуй. Давай лучше дальше смотреть.

Николай Дмитриевич Головин очень болезненно реагировал на информацию о террористических актах. И не только потому, что беспокоился за свою семью. Сам факт проявлений терроризма на территории России вызывал в нем гнев и ярость.

— В наше время это было невозможно! — восклицал он. — В наше время все жили в мире и согласии и никому даже в голову не приходило пытаться решать политические проблемы, убивая ни в чем не повинных людей. Вот до чего довели ваши демократические реформы! Трупы, кровь, слезы, страдания — вот ваша цена за так называемый суверенитет и свободу. Лично мне такая свобода не нужна, если за нее приходится платить чужими жизнями.

Люба, Родислав и Тамара пытались объяснить генералу, что терроризм — проблема не только российская, она остро стоит во всем мире — такое нынче время, но он ничего не хотел слушать, ругал демократов и хватался за сердце каждый раз, когда гремел очередной взрыв, устроенный террористами.

Во время событий в театральном центре на Дубровке он не отходил от телевизора, даже спать не ложился, ловя каждую крупицу новой информации, пил лекарства, и дважды Тамаре пришлось вызывать для отца «Скорую». А когда все закончилось, Николая Дмитриевича госпитализировали с тяжелейшим сердечным приступом.