Белый шаман - Николай Шундик

Мэмэль прикурила от трубки старика Акко и медленно вышла из мастерской с видом, независимым и откровенно вызывающим. Степан Степанович поймал себя на том, что невольно залюбовался её походочкой. И, ещё раз окинув мужчин смущённым, подозрительным взглядом, схватился за лучковую пилу.

– Этот брус вдоль мы расчекрыжим лучковой пилою.

Пойгин предупредительно вскинул руку, видимо имея на сей счёт какие-то свои соображения.

– Ну хорошо, действуй по-своему. Буду учиться у тебя мастерить байдары. Но прежде, братья мои иноязычные, соорудим столярный верстак. Без верстака, понимаешь ли, ни туды и ни сюды. Вот тут, в этом месте, я его сейчас и сколочу…

А Пойгин вычерчивал плавные линии на брусьях и в воображении видел уже готовую байдару – много байдар. Лёгкие, прочные и стремительные, они мчались в море, как стрелы, выпущенные с тынупского берега. Хорошо, очень хорошо начался его первый день, после того как за него подняли руки и анкалит и чавчыват по новому обычаю доброго согласия.

Придёт время, и байдары сменят вельботы, а потом появятся и сейнеры в Тынупской артели, но ту первую байдару, даже не байдару, а заготовки к её остову, Пойгин запомнит на всю жизнь. Она ещё была в задумке, в прекрасной задумке, а Пойгин уже словно бы ощущал движение. Он вычерчивал стремительные линии на дереве, на земле, на снегу, прикидывая, как будет раскраивать моржовые шкуры, и мчался в разгорячённом воображении, мчался на стреле, выпущенной с тынупского берега туда, далеко, далеко, где море постепенно становится небом.

Кажется, всё шло в артели как надо: сооружались остовы для байдар, возникали бригады, а между ними началось состязание, кто больше поймает песцов, азартное состязание. Веселее стало жить охотникам, в каждом новшестве им виделся огромный, внушающий самые добрые надежды смысл. Да и в тундре, у чавчыват, менялась жизнь. И самым примечательным было то, что уходили пастухи от богатых чавчыват в артель.

Почти все пастухи покинули Эттыкая. И Вапыскат был вынужден всё чаще выходить обыкновенным пастухом в своё стадо, которое таяло с каждым днём: то волки отколют косяк, разгонят по тундре, порежут десятки, то мор нападёт – никаким камланием не отгонишь. Приехал однажды чёрный шаман к Эттыкаю и сказал:

– Кажется, сдвинулась со своего места сама Элькэп-енэр, приходит конец всему сущему на свете.

– Приходит нам с тобой конец, а не всему сущему, – раздражённо ответил Эттыкай, не очень приветливо принимая гостя.

– Я нашлю порчу на Майна-Воопку. Он научился дерзости у Пойгина. Это ты спас проклятого анкалина. Я вчера нюхал шкуру чёрной собаки… до сих пор в ней хранится предсмертный пот этого Пойгина.

– Да, спас, это верно, – неотступно думая о чём-то своём, подтвердил Эттыкай.

– И Рырки нет. Сколько он говорил, что наша пуля рано или поздно настигнет Пойгина. А вышло, что пуля Пойгина его настигла. Всё ты, ты виноват. Зачем тогда пощадил Пойгина?

– Пощадил, пощадил, – приговаривал Эттыкай, поправляя огонь в светильнике.

– Ну и как теперь будем жить дальше?

– Наверное, будем отдавать оленей в артель, пока их волки не пожрали.

– Что?! – Вапыскат принялся ожесточённо расчёсывать свои болячки. – Отдавать оленей в артель?

– Да, отдавать оленей в артель и проситься к Пойгину в пастухи…

– К Пойгину в пастухи?! Я лучше наглотаюсь мухоморов и уйду к верхним людям. И никогда уже сюда не вернусь…

Эттыкай с равнодушным видом пожал плечами:

– Как знаешь, как знаешь. Можно и так. Но скорее всего, когда олени твои разбегутся, ты станешь обыкновенным анкалином, будешь жить на берегу.

Чёрный шаман от изумления, казалось, и дышать перестал. Наконец закричал:

– Ты что говоришь?! Понятна ли тебе суть твоих слов?! Неужели ты настолько поглупел, что смеешь меня так унижать без боязни быть наказанным?

– Не твоего наказания боюсь…

– Не моего? Может, наказания Пойгина ждёшь? Рырка уже дождался…

– Дождался, дождался…

– Пусть на твоих оленей найдёт мор!

– Пусть, пусть найдёт, – монотонно и равнодушно сказал Эттыкай. – А тебе я прорицаю жизнь анкалина. Хватит, наслушался твоих прорицаний, послушай мои…

Не знал в тот момент чёрный шаман, насколько был близок к истине Эттыкай. Отставив в сторону чашку с недопитым чаем, Вапыскат принялся быстро одеваться.

– Пусть гостем твоего очага будет Ивмэнтун, но только не я…

Эттыкай на какое-то мгновение пожалел, что разгневал чёрного шамана, но тут же мысленно махнул рукой и замер с крепко закушенной потухшей трубкой.

Вапыскат ушёл. А Эттыкай ещё долго сидел неподвижно, пугая жену своим мрачным видом.

– Пора идти в стадо, – робко напомнила Мумкыль. Эттыкай посмотрел на неё так, будто она оказалась тем самым Ивмэнтуном, которого пожелал ему увидеть собственным гостем чёрный шаман. Мумкыль юркнула мышью вон из полога. «Пора идти в стадо», – ещё долго звучал в ушах Эттыкая робкий голос жены. Да, пора идти самому в стадо, как последнему пастуху. Такая теперь у него жизнь. Где же выход? Может, и вправду прийти к Пойгину и попроситься в артель? Однако, что будет дальше? И примут ли его в артель?

Много раз с тех пор возвращался Эттыкай к этой мысли. Осторожно заговаривал с Майна-Воопкой по этому поводу. Однажды приехал к нему в стойбище, застал у костра в яранге. Пэпэв достала белую шкуру оленя, вопросительно посмотрела на мужа. Тот едва приметно кивнул головой, мол, стели. Эттыкай заметил это, сел на шкуру осторожно, почти застенчиво, показывая, насколько он лишён даже в малой степени высокомерия. Долго пили чай молча. Наконец Эттыкай сказал:

– Не жалко тебе, что моих оленей рвут волки?

– Жалко…

– Вот, вот, жалко, очень жалко. А как твоё стадо? Большое оно теперь у тебя, о-о-о-чень большое.

– У меня моих оленей не больше, чем было. Остальное стадо общее, артель называется.

– Не режут волки ваших оленей?

– Случается. Но много меньше, чем резали когда-то.

– Не ленятся пастухи?

– Нет, не ленятся.

– Неужели Выльпу слушаются, как слушались Рырку или меня?

– Вас больше боялись, чем слушались.

– Да, да, боялись, это верно, боялись. Какой пастух слушается, если хозяина не боится.

– Есть и такие, которым страх нужен. Привыкли, что Рырка на них должен рычать…

– Или Эттыкай лаяться, – попробовал пошутить гость над собой, горько усмехаясь.

– Мы научились по-своему вселять в таких страх, – сказал Майна-Воопка, как бы пропуская мимо ушей шутку Эттыкая, которому она, видимо, не так-то и легко давалась.

– Каким образом?

– На всеобщий укор приглашаем – собрание называется. Правда, собрание это не только всеобщий укор тому, кто нарушил запрет на лень, на бесчестие. Это ещё и как бы семейный совет по всем общим делам.

Эттыкай поморщил лоб, не в силах осмыслить для него непостижимое, и тихо повторил:

– Всеобщий укор… Смешно как-то… Майна-Воопка вскинул гордую голову, показывая, что гостю нелишне было бы выбирать слова поосторожнее, а то здесь и обидеться могут. С чувством достоинства ответил:

– Не так уж и смешно. От лодырей пар идёт, как от котла над костром, когда выслушивают наш укор.

Эттыкай понял, что допустил оплошность, сказал льстиво:

– Ты умеешь устыдить того, кто достоин порицания…

– Не только я.

Приняв от Пэпэв ещё одну чашку чая, Эттыкай отпил глоток и надолго задумался. Потом отпил ещё несколько глотков, поправил машинально амольгин, взявшийся жаром в костре, и спросил, напряжённо глядя на Майна-Воопку:

– Могу ли я стать человеком вашей артели? Майна-Воопка подумал, прежде чем ответить.

– Я скажу, если ты позволишь, каждому из чавчыват артели, о чём ты меня спросил сегодня…

– Позволяю.

– Пусть думают об этом чавчыват. Я тоже буду думать… А ещё советую съездить к Пойгину, он самый главный у нас…

– Да, да, я знаю. Он давно уже был главным, даже тогда, когда жил у меня простым пастухом.

…Ещё несколько месяцев думал Эттыкай, не попроситься ли ему в артель. И только тогда, когда к лету откочевал со своим стадом к морскому берегу, явился к Пойгину в правление артели. Это был деревянный дом у самого берега моря. Здесь толпилось много людей. Эттыкай настороженно огляделся, присел в угол и долго смотрел на Пойгина, отдававшего распоряжения охотникам. «Что ж, может, я тебя и не зря спас от шкуры чёрной собаки, – мысленно обращался к нему Эттыкай. – Теперь твоя очередь спасать меня. Интересно, каким было твоё лицо, когда ты стрелял в Аляека, а потом в Рырку? И так ли уж ты и не заметил, что я к тебе пришёл? Скорее всего хочешь обидеть своим пренебрежением…»

Судя по всему, охотники были почтительны к своему председателю. Но вот вошёл Ятчоль, протолкался к Пойгину, закричал:

– Я не поплыву в море на пятой байдаре! Она слишком мала и неустойчива на волнах.

– Садись в третью байдару, на моё место. Я буду на пятой, – спокойно ответил Пойгин.