Белый шаман - Николай Шундик

– Что тебя беспокоит?

Артём Петрович ответил не сразу. Не хотелось ему говорить, что в Тынупе всё ещё находится большой очоч из района, и ему покажется странным, что председатель артели начал с того, что ушёл во льды моря с шаманским бубном.

– Я освободил склад. Теперь он будет называться вашей мастерской. Хорошо бы начать твой первый день председателя именно там. Пусть сегодня начнётся изготовление новой байдары. Это будет, надо полагать, быстроходная байдара. Пусть она станет добрым знаком вашей новой жизни в артели.

Пойгин слушал Медведева и всё медленнее оглаживал бубен: он догадывался, по какой причине тот не ответил прямо на его вопрос – конечно, всё дело в очоче, приехавшем из Певека.

– Почему не все русские понимают, что чёрный шаман одно, а белый совсем другое? – с печальным недоумением спросил Пойгин.

– Мы не всеведущи так же, как все остальные люди на свете. Однако наш обычай велит судить о человеке по его делам. Твои хорошие дела в артели докажут, какой ты есть человек, даже тем, кто тебя ещё плохо знает и потому не понимает.

Пойгин ещё раз огладил бубен, слегка ударил в него согнутым пальцем. Бубен тихо отозвался. Пойгин замер, словно звук бубна всё ещё продолжал отзываться в нём дальним эхом, затем встал и сказал:

– Хорошо, я спрячу бубен. Сегодня мы начнём строить остов новой байдары…

Просторным оказалось вместилище, которое теперь называли не складом, а мастерской, – подарок культбазы. И деревянных брусьев, досок Медведев не пожалел. Чугунов тоже кое-что добавил, особенно пригодились его инструменты: пила лучковая, ножовка, рубанок, шерхебели, долото разных форм и размеров, стамески – всем этим он впрок запасся, когда отправлялся на «край света». Главное, он добавил свои умелые руки. Пойгин, как и все чукчи, обычно обходился небольшим топориком-мотыжкой, ножом да буравчиком. А Чугунов ко всему прочему удивительный бурав предложил – ко-ло-во-рот называется.

Возбуждены люди. Раскладывают брусья, доски, примеряют, как лучше их распилить. Пойгин никогда не был суетливым человеком, а тут, в этот воистину торжественный момент, он особенно был степенным, задумчивым. Каждое слово его ловилось на лету.

– Верно говоришь!

– Кто лучше тебя в байдарах понимает?

– Байдары ещё нет, а ты, наверное, уже на волнах её видишь.

И это не было лестью, заискиванием, это была вера в мастера, вера в доброе согласие, которое вчера оказалось торжественно утверждённым по новому обычаю.

Попыхивает трубкой Пойгин, к Медведеву и Чугунову приглядывается. Вертит Чугунов одну из заготовок носа байдары и что-то говорит Артёму; в глазах у того и другого любопытство и восхищение.

– Я как-то оленью нарту поднял, а она, понимаешь ли, что тебе пёрышко, лёгкая. Вглядываюсь и удивляюсь. – Степан Степанович и вправду состроил удивлённые глаза. – Ну просто корзинка. Перекладины, дужки тоненькие, все ремнями напрочь скреплено. А материал-то, по существу, – кустики. Где тут возьмёшь иной материал? Но до чего же крепка нарта! Сам знаешь, какие приходятся на неё нагрузки.

– Ты прав, – согласно закивал головой Медведев. – Инженерам на удивление.

– Вот-вот, именно на удивление!.. Нагрузочки-то нешуточные. Во-первых, бешеная скорость, когда мчит такую нарту олень. И мчит-то, понимаешь ли, по сугробам, по кочкам, а то и камни случаются. И груз немалый, человек сидит, а то и два. Да ещё и пожитки… другой раз центнера на три.

– Я поездил на этих нартах. Когда первый раз садился… раздавлю, думаю, массой своей. Потом понял, что и двоих таких выдержит, – Медведев поднял ещё одну заготовку остова байдары, плавно выгнутое боковое ребро. – А это? Вот соберут рёбрышки да перекладинки в определённом порядке, моржовые шкуры на скелет натянут – и байдара готова. Другой раз кажется, на себе уволок бы это хрупкое сооружение. А на ней тонны по морю перевозят, причём нередко сквозь льды. Как видишь, тот же инженерный расчёт, только без формул, приборов, всё на чутьё, на глазомере, на древнем опыте.

Прислушивается Пойгин к русской речи и смутно догадывается по глазам да по жестам собеседников, что они умеют ценить настоящую работу. В мастерскую вошёл Величко, весело воскликнул, поднимая руку:

– Сердечный привет корабелам! Насколько мне известно, здесь происходит закладка первой байдары.

Чукчи на время отвлеклись от дела, улыбчиво закивали головами: по лицу очоча можно было заметить, что он пришёл на этот раз с душою, расположенной к ним. Однако Пойгин лишь мельком глянул в сторону Величко и, опустившись на колени, провёл остриём ножа несколько плавных, стремительных линий на одном из деревянных брусков.

Величко вытащил из кармана карандаш, опустился на корточки.

– Ты бы вот чем попробовал…

Пойгин взял карандаш, сделал несколько крестиков на бруске. Скупо улыбнулся, возвращая карандаш Величко:

– Рука моя нож понимает лучше…

– Скажи ты… не признал карандаш. – Величко окинул насмешливым взглядом Медведева и Чугунова. – Хотя бы расписаться он умеет? Или крестиками будет подписывать документы?

– Научится, – ответил Артём Петрович, стараясь всем своим видом внести дух успокоительности и согласия.

Взяв Медведева за кончик шарфа, Величко отвёл его в угол мастерской.

– Я хочу поговорить с вами… с тобой… доверительно… Тебе известна некоторая напряжённость в моих отношениях с первым секретарём райкома. Я, собственно, к нему всей душой, но он во мне что-то не понимает…

Медведев сдержанно кивнул головой, дескать, я готов вас слушать, проявляя полнейшую корректность, однако не более того.

– И вот теперь, когда я резко выразил своё отрицательное отношение к избранию Пойгина председателем… это может подлить масла в огонь. Дело в том, что я знаю… Сергеев верит тебе, как себе, он будет с тобой и в этом заодно…

– Надеюсь на его поддержку, – с прежней корректностью ответил Медведев.

– Я прошлой ночью много думал о наших с тобой разногласиях. Говорил себе, а что, если ты прав? Я искренне восхищён тем, что и ты, и твоя жена, да, пожалуй, и Чугунов здесь, среди чукчей, так сказать, свои люди, у вас есть к ним подход. Поверь, искренне восхищён…

Медведев и на это признание ответил лишь лёгким кивком.

– Так вот, будем считать, что я тоже разделяю ответственность за избрание председателем Пойгина. В конце концов, я присутствовал на собрании. – Величко поднял палец. – Разделяю ответственность! Так и напиши Сергееву. Я не хочу всё сваливать на тебя, Артём Петрович…

– Сваливают вину. А я не считаю, что кто-нибудь здесь стал виноватым.

– Ну хорошо, хорошо, возможно, я выразился не совсем удачно. Но я хочу выглядеть в твоих глазах вполне порядочным человеком…

– Рад, что вы кое-что переосмыслили. Впрочем, отношение ваше к Пойгину я так и не понял…

– Я сам пока понять это не могу. Поживём, разберёмся. Теперь пойдём потолкуем по нашим родным просвещенческим делам. Тут, слава богу, для меня всё ясно: школа вашей культбазы одна из лучших, быть может, на всём Чукотском побережье.

Медведев и Величко ушли. Пойгин проводил их задумчивым взглядом, в котором таился какой-то недоуменный вопрос. Приняв из рук Чугунова коловорот, он покрутил его, восхищённо наблюдая за стремительным вращением сверла, затем решил опробовать его на обрезке доски.

– Ты его ровнее, ровнее держи, а на эту набалдашину нажимай по-разному, в зависимости от материала.

Пойгин кивал головой, будто понимал, о чём толкует русский, и радовался, что с коловоротом справляется вполне успешно. Это, конечно, не просто буравчик. Что ж, дырок в остове байдары надо сверлить много, чтоб потом продеть в них ремни из тюленьей шкуры, всё связать в нужном порядке. Ко-ло-во-рот – это хорошо, очень хорошо. И то, что почти все мужчины Тынупа в мастерскую пришли, – тоже хорошо. К лету всё, всё должно быть готово к выходу в море.

В мастерскую вошла Мэмэль. Мужчины встретили её насмешками.

– Ятчоля ищешь? Не тут ищи. Говорят, он стелет дорогу для очоча до самого Певека шкурами белого оленя.

– А может, ты его опять на цепь посадила, чтобы не напился веселящей жидкости?

Не обращая ни малейшего внимания на насмешки, Мэмэль вызывающе поглядывала на Степана Степановича. Тот чувствовал это, отводил от неё глаза, конфузливо крякал. «И что надо чёртовой бабе? Доведёт до греха. Во сне уже не один раз доводила…»

Мэмэль вразвалочку подошла к Чугунову, ласково улыбнулась:

– Хочу бумажную сгорающую трубку твою покурить…

Степан Степанович окинул подозрительным взглядом мужчин (не смеётся ли кто?) и окончательно рассвирепел от предательской мысли, что он рад видеть эту женщину, только бы вот не здесь, не на людях.

– Ну что, что тебе от меня надо? – страдальчески спросил он.

Мэмэль жестом показала, что хочет закурить.

– Ну, на, на, кури. Я бы тебе всю пачку отдал, но ты же из яранги в ярангу пойдёшь, будешь хвастаться, что я тебя одарил. Эх, Мэмэль, Мэмэль, как ты, голубушка, меня ком-про-ме-ти-ру-ешь. Да, да, есть, есть такое мудрёное словечко, сам едва-едва выговариваю…