Белый шаман - Николай Шундик

Медведев разгладил складки кумача, которым был покрыт стол президиума, спокойно возразил:

– Нет, почему же, я должен это особенно подчеркнуть. Сейчас соберутся люди. Пусть, Игорь Семёнович, они выберут именно того, кого хотят. Пусть на этом конкретном примере убедятся, что они действительно берут собственную судьбу в свои руки.

И ещё раз все охотники и чавчыват, кроме Ятчоля, подняли руки за Пойгина. Старик Акко был председателем собрания. Долго он смотрел, как маячили руки, чувствуя в душе восторг суеверного человека, для которого соблюдение ритуала – превыше всего. Наконец он глубоко передохнул и сказал торжественно:

– Высоко были подняты руки, кроме одного из нас. Теперь, как я понимаю, всё совершилось по законам нового для нас обычая. Иди сюда, Пойгин, ты председатель.. Мы готовы слушать тебя.

Пойгин медленно, как бы всем своим существом прислушиваясь к каждому собственному шагу, подошёл к столу, в напряжённой тишине раскурил трубку, протянул её Акко и только после этого тихо сказал:

– У нас мало байдар. Лето ещё не скоро, но нам уже надо думать, на чём уходить в море. Начнём завтра же делать каркасы для байдар. Чем дальше уходят охотники в море, тем благосклонней к ним Моржовая матерь. Да будет нам всем в охоте удача.

Такой была программная речь председателя артели, и Медведев почему-то не смог удержаться, чтобы не перевести её дословно для Величко. Тот иронично усмехнулся и сказал:

– Далеко же вы пойдёте с вашей Моржовой матерью. Комедия, которая может повернуться трагедией. Я покидаю собрание и снимаю с себя всякую ответственность.

Величко встал и демонстративно ушёл. Пойгин проводил его взглядом, в котором были печаль и недоумение, неуверенно присел на стул рядом с Медведевым.

Заместителем Пойгина от чавчыват выбрали Майна-Воопку. Выльпа остался одним из бригадиров.

Старик Кукэну, проявляя необычайную прыть, пробрался к столу, протянул трубку Пойгину.

– На, затянись. И помни, что я первый дал тебе свою трубку как очень большому очочу.

Пойгин глубоко затянулся и ответил:

– Я не был очочем и не буду. Я белый шаман. Кукэну почесал лысину мизинцем.

– Зря ты отказываешься быть очочем. Я бы ни за что не отказался. Ну ничего, я Выльпу научу быть очочем. Засвистит у Вапыската правая ноздря, а Выльпа притопнет ногой и громким голосом скажет: смени ноздрю, пора посвистеть и левой, правая надоела!..

Сладко щурясь от глубокой затяжки из трубки, Кукэну с удовольствием слушал, как хохочут люди, и, когда наконец все поутихли, прошёл на своё место, улыбаясь самому себе со счастливой застенчивостью.

Своенравна река памяти, то плавно течёт, то вдруг забурлит, словно одолевая каменистые пороги. Сколько лет прошло с тех пор, когда избрали Пойгина председателем, а вот помнятся ему руки, воздетые кверху. Маячат в памяти руки настолько отчётливо, что их, кажется, и теперь можно сосчитать. А потом вспомнилась и ночь бессонная. Ворочается Пойгин на иниргин, вздыхает.

– Ты почему не спишь, Кайти?

– О тебе думаю. Кто ты теперь? Непривычны для меня слова… артель, председатель.

– Привыкнем.

– Не привлекут ли эти слова к тебе злых духов?

– Не думай о них.

– Тебя уже называли – председатель. Это как понимать? Ты всё-таки очоч, что ли?

– Я не хочу быть очочем. Я не хочу устрашать людей.

– А если тебя не станут слушаться?

– Надо, чтоб слушались.

– В Тынупе есть и лентяи. И тебе придётся с ними говорить громким голосом.

– Да, наверное, придётся. – Пойгин прокашлялся, будто собирался опробовать голос. – Завтра возьму бубен и пойду на берег. Пусть гром бубна дойдёт подо льдами до слуха Моржовой матери. Я очень надеюсь на её благосклонность…

– И я, я тоже надеюсь, – шепчет Кайти, и ладошка её прикасается к телу Пойгина, как раз против сердца.

Тепло рядом с Кайти. Тепло и – покойно. Если она рядом – всё будет хорошо. Пойгин вздыхает полной грудью и улыбается. Кайти не видит его улыбки в темноте полога, но чувствует её. Блуждает Кайти пальцами по лицу Пойгина, прикасается к его губам. Трепетны пальцы у Кайти и настолько ласковы, что, кажется, они способны прикоснуться даже к душе.

– Мне приснилось прошлой ночью, что мы из яранги перешли в дом, – тихо и почему-то очень робко признаётся Кайти.

– Я не хочу в дом. Пусть Ятчоль живёт в доме…

– Мэмэль злит меня, хвастается, что первой перейдёт в дом. И такая, говорит, будет у неё чистота, что я ослепну, когда переступлю черту входа в её новый очаг. Я тоже хочу в дом… Ещё посмотрим, кто ослепнет – Мэмэль или я…

– Ты в доме о дерево поотбиваешь бёдра. Вот здесь и здесь больно будет…

Кайти отвечает тихим смехом на прикосновения рук мужа. Проходит мгновение, другое, и Кайти уже забывает, что на свете может быть ещё какое-то место, где она была бы настолько же счастлива, как в этом бесконечно родном пологе. Это неправда, что тесен он. Сколько сюда вместилось невидимых добрых духов. Летают духи, шаловливо гоняются друг за другом, тихо пересмеиваются и дышат глубоко-глубоко, дышат, как возможно дышать лишь тогда, когда сердце оленем становится. Мчится, мчится олень, кажется, вот перед ним уже бездна. Но перелетает олень через бездну, и звенят, звенят его серебряные копытца, и легко ему в полёте, легко и вольно. Вот он уже в стремительном беге истончился настолько, что стал солнечным лучом. Пробивает солнечный луч каждую кровинку Кайти, пробивает солнечный луч каждую кровинку и Пойгина, и теперь кажется им, что они стали ветром, что они стали солнечным зноем, что они стали разволновавшимся морем. А потом приходит новое постижение, удивительное постижение, что они опять стали Кайти и Пойгином. Мыслимо ли, чтобы они когда-нибудь разлучились? Нет, слышите, добрые духи, нет, это немыслимо. Даже страшный укус гнусной росомахи в образе Аляека не смог разделить их печальной чертой смерти – выжила Кайти! Выжила…

Кайти осторожно прикоснулась к шраму на груди, хотела сказать, что она боится этой метки, но тут же прогнала тревожную мысль, ведь ей так легко и свободно. И Пойгину легко и свободно, это можно понять по его глубокому вздоху.

– Ну а теперь спи, – попросила его Кайти. Пойгин ещё раз вздохнул и долго молчал. Всё-таки не вытерпел, снова заговорил:

– Артём сказал, что мне теперь надо постигать тайну немоговорящих вестей. Но на это у меня не хватит рассудка…

Кайти от изумления приподнялась над постелью, наклонила своё лицо над лицом мужа, будто надеялась в темноте его разглядеть.

– У тебя не хватит рассудка? Мне кажется, что во льдах даже умка над твоими словами хохочет. Вслушайся…

Пойгин бережно уложил Кайти на иниргин, прикоснулся к её груди.

– Я слышу, как в тебе бунтует добрый ваиргин молока.

– Да, в груди моей теперь много молока. Кэргына сыта. Потому и спит крепко.

– Предскажи, какой у меня будет завтра день… Первый день, после того, как люди подняли за меня руки по новому обычаю доброго согласия.

– Ты будешь ходить по берегу моря и мечтать о той поре, когда наконец уйдут льды в море.

– Мечтать буду, но это мало. Артём отдаёт нам большое деревянное вместилище – склад называется. Завтра начнём там делать остов новой байдары.

– Я боюсь, что ты за своими делами забудешь меня. Теперь уже Пойгин от изумления приподнялся над постелью.

– Я забуду тебя?! Тут и вправду может расхохотаться умка. Слышишь, хохочет. Кажется, даже лапами за живот от смеха схватился.

– И заодно с ним я хохочу, – сказала Кайти и рассмеялась, но тут же оборвала смех, прислушиваясь к дыханию дочери.

– Спит. Крепко спит. Значит, сыта. Значит, здорова.

Уснул Пойгин под утро. Но когда проснулся, удивился тому, что чувствует себя полным сил и здоровья. Ему очень хотелось взять бубен и уйти во льды, чтобы начать свою председательскую жизнь с доброго общения с морем. И он не выдержал, вышел из полога с бубном и начал прогревать его у костра в холодной части яранги. Он думал о том, как далеко покатится гром его бубна, как выйдут на берег люди и долго будут слушать, о чём рассказывает бубен. И конечно же, гром бубна будет навевать им самые лучшие надежды, вселять уверенность, прогонять тревогу. Да, Пойгин пройдёт через весь Тынуп с бубном и ударит в него во льдах моря. Он уже готов был сказать Кайти, что уходит во льды моря, как вдруг в яранге появился Медведев. Был он задумчив, и по глазам его можно было понять, что ему плохо спалось.

– О, ты пришёл! – приветствовал его Пойгин, оглаживая чуть запотевшую кожу бубна.

– Да, пришёл. – Артём Петрович присел на китовый позвоночник возле костра. – Ну с чего собираешься начать свой первый день в артели, председатель?

– Да вот хочу сходить во льды. Ударю в бубен. Пусть услышит меня Моржовая матерь…

– Я так и думал…

В голосе Медведева Пойгин уловил тревогу и потому осторожно спросил: