Белый шаман - Николай Шундик

– Нет уж, извините, дорогой Артём Петрович! – Журавлёв протестующе взмахнул рукой. Свеча замигала, едва не потухла. – Извините. Лично я такого удовольствия какой-то здешней сволочи не доставлю. Уехать – это значит сдаться.

– Я тоже ни за что не уеду! – сказал Тагро, и по виду его было заметно, что он более чем твёрд в своём решении. С шуткой добавил: – Мы тут ещё не всех обучили играть в шахматы, не говоря уже о грамоте. Кэтчанро, правда, старается, но вот, к примеру, Вапыскат ещё не знает ни одной буквы.

– Это ты Кэтчанро? – с мягкой и грустной улыбкой спросил Артём Петрович.

– Да, так меня здесь назвали.

– Красиво звучит. Кэт-чан-ро! Значит, на берег ехать отказываетесь. Что ж, ничего другого я от вас не ждал. – Медведев улёгся на шкуры, вытянул затёкшие ноги, тихо промолвил, как бы начиная стихотворную строчку: – Эх, Кэтчанро, Кэтчанро… между прочим, на берегу тоже разворачиваются горячие дела. Возникает артель. И, судя по всему… первым председателем быть Пойгину.

В Тынуп уполномоченным по организации артели приехал Величко. Пока Медведев был в тундре, Величко остановился у Чугунова, который уже больше года заведовал Тынупской факторией.

– Кто, по-вашему, тут пользуется необходимым авторитетом для председателя? – спросил озабоченно Величко. – Учтите, такого человека должны уважать и охотники и оленеводы.

– Пойгин! Только Пойгин! – без малейшего сомнения сказал Чугунов.

– Шамана председателем? – Величко постучал себя кулаком по голове. – Надо же порекомендовать такое…

Чугунова этот жест обидел. Он упрямо угнул голову, подтянул один торбас, потом второй – так, что затрещали камусы, кинул косой взгляд на гостя, несколько разморённого теплом и обедом.

– Не вздумай, Игорь Семёнович, этак вот стучать себя по башке, когда то же самое тебе выскажет Медведев.

Величко обезоруживающе улыбнулся.

– Ну ладно, усач, не лезь в бутылку. Ты по-чукотски калякать научился? Сможем ли мы с тобой потолковать с людьми в ярангах? Собрание провести?

Степан Степанович запустил пятерню в тяжёлую густую шевелюру насколько мог, пригладил её.

– Калякаю я с чукчами, понимаешь, с пятого на десятое. Лучше дождёмся Медведева. Или жену его попросим… переводчицей…

Величко расстегнул меховую жилетку, осмотрел комнату Чугунова с насмешливым неудовольствием и сказал, слегка перекосив бровь:

– Ну и берлога же у тебя, усач. Спать-то где я у тебя буду?

– Спи на кровати, а у меня есть спальный мешок. В нём можно не только на полу, но и в снегу.

– Может, мне к Надежде Сергеевне перекочевать? Наверное, уж найдётся на культбазе уголок? Медведев-то как… не слишком ревнив? Кстати, у меня с учителями свои профессиональные разговоры…

Чугунов долго смотрел прямо в глаза Величко. И когда тот, несмотря на всю свою вельможность и непринуждённость, всё-таки отвёл взгляд, сказал, тяжело упираясь могучими руками в колени:

– Ты, конечно, ничего двусмысленного не сказал. Но я предупреждаю… это семейство – для меня святое. Я, понимаешь ли, слишком хорошо знаю, что такое неверная жена.

– Ну куда, куда тебя повело, усач?! Давай лучше ещё по глотку пропустим. Перемёрз я до мозга костей в этой бесконечной дороге.

– От глотка не откажусь, но предупреждаю…

Чокнувшись железными кружками, мужчины отхлебнули спирту, поморщились. Величко покрутил головой, поддел на кончик ножа кусок жареного мяса, долго и сосредоточенно прожёвывал его.

– Спирт и женщина… это два смертельных врага у полярника, – наконец изрёк он, разглядывая собеседника слегка затуманенным взглядом. – Вернее… тоска по женщине. На полярных станциях такие, брат, возникают драмы… ревность полярным медведем ревёт там, где оказалась женщина в коллективе. У вас как тут в этом смысле?

– У нас тут в этом смысле, понимаешь ли, никакого медвежьего рёва… Так что ни драм, ни комедий…

– Ну, положим, ты сам, усач, развесёлая комедия. Не обижайся. Для Надежды Сергеевны ты, конечно, просто не совсем отёсанный, хотя и добродушный мужик…

– Ну да, да, конечно, конечно! – с дурашливым видом подхватил Степан Степанович. – Вот если бы тут жил такой, понимаешь ли, обструганный, и не просто шерхебелем, а рубаночком, фуганочком… то уж тут устоять было б немыслимо.

Лицо Величко вдруг стало жёстким. Закурив папиросу, он сказал трезво и твёрдо:

– Ну ладно, поболтали, и хватит. Давайте о деле.

Разогнав небрежным жестом дым от папиросы, добавил:

– Я знаю, Медведев, возможно, и назовёт меня… Фомкой деревянным, но Пойгин не та кандидатура, за которую я лично могу ручаться головой.

– А может, понимаешь ли, важнее то, как на него смотрят здешние чукчи? Уверен, большинство здесь будет за него горой.

– Вот этого и нельзя допустить. Мало ли что они могут сказать при их нынешнем политическом кругозоре… По мне, уж лучше остановиться на Ятчоле.

– На Ятчоле?!

– Да, именно на Ятчоле. Он как-то уже пообтёрся, кое в чём поднаторел… С ним можно о чём-то уже говорить, его можно убедить… А Пойгин дремуч, как белый медведь.

Степан Степанович слегка отстранился от гостя, как бы почувствовав необходимость разглядеть его издали:

– Нет, Игорь Семёнович, уж кто не пройдёт, так это Ятчоль. У меня, понимаешь ли, тоже партийный билет в кармане. Да я запрягу собак и через три дня буду у секретаря райкома. Не говоря уж о Медведеве! Он тебе такое устроит, что ты со своим Ятчолем взвоешь…

Величко плеснул спирту в кружку, выпил один и снова принялся вяло жевать мясо. Напоминание о секретаре райкома было для него не из самых приятных: этот человек не слишком высоко ценил его. «Пора покидать эту проклятую Арктику, – с тоскою думал Величко, – надо к солнышку пробиваться, поскорее к солнышку. Озябла душа. Всё чаще и чаще отогреваешь её спиртом. А это… это конец. Это гибель». Величко с трудом остепенил себя, чтобы не глотнуть ещё спирту. Устало зевнув, попросил с видом страдальческим и даже беспомощным:

– Разреши, Степан Степанович, уснуть с дороги. Пока одолевал эти бесконечные ледяные километры… кажется, всё внутри превратилось в вечную мерзлоту.

– Ну, ну, поспи. Я пойду в факторию.

Поспав несколько часов, Величко побрился и долго сидел неподвижно, раздумывая, какую позицию ему занимать. В районе ему было сказано вполне определённо: никакого диктата при выборе колхозного вожака. Если единого мнения нет – умело направить ход событий, чтобы не произошло ошибки. Конечно, в райсовете, в райкоме партии, где знали людей на местах, шёл разговор и о Пойгине. Кое-кого очень смущало то, что его считают шаманом.

Величко тихо рассмеялся, внимательно разглядывая в зеркало кое-как побритое лицо. «Ничего себе… шамана в колхозные вожаки. Ну и артисты. Нет уж, я с ума ещё не сошёл».

Одевшись, Величко направился в факторию с решительным видом. Она была битком набита народом. Поставив два фанерных ящика один на другой, Чугунов почти во весь рост возвышался над прилавком.

– Да тише вы, ради бога! – призывал он, протянув руки, будто дирижёр. Выпалил несколько чукотских слов, которых Величко не понял. – Кто вам сказал, что председателем будет Ятчоль? Это чушь собачья. Я знаю, кого вы хотите в председатели…

– Ты почему навязываешь людям свою волю? – строго спросил Величко. – Ты знаешь, что тебе за это скажут в районе? Трибуну-то какую себе соорудил! Ты бы ещё на прилавок с ногами взгромоздился.

Чукчи все, как один, повернулись к русскому очочу, что-то строго выговаривавшему Чугунову.

– Что, что он говорит? Он, кажется, ругает Степана. Чугунов с конфузливым видом слез с ящиков и сказал, обращаясь к чукчам:

– Вы пришли сюда торговать. Так я понимаю или не так?

– Пойгин!

– Пусть будет Пойгин!

– Мы хотим председателем Пойгина!

– Что они тут толкуют об этом Пойгине? – спросил Величко,пробиваясь к прилавку.

– Насколько я понимаю, они требуют, чтобы председателем был Пойгин.

– У вас тут фактория или клуб? Почему занимаетесь не своим делом?

Степан Степанович несколько раз помахал рукой сверху вниз, как бы осаживая Величко.

– Поубавь, поубавь, товарищ Величко, своего начальнического пылу. Я горжусь, понимаешь ли, что моя фактория – это не только шило и мыло, дробь да ситчик, да ещё каросин. У меня, товарищ Величко, миссия…

– Тоже мне миссионер.

– Ты мне этим словечком мозги не мути. У меня революционная миссия. Со мной сам секретарь крайкома…

– Слышал, слышал, ты уже передо мной не один раз хвастался…

Величко достал пачку «Беломора», широко улыбаясь, протянул её чукчам.

– Закуривайте, друзья!

Десятки рук потянулись к пачке, через несколько минут она была уже пуста.

– Пойгин есть? – громко спросил Величко. И повторил по-чукотски: – Пойгин варкин?

Чукчи зашумели, показывая в сторону моря.

– Пойгин на охоте, – пояснил Чугунов. – Этот мужик не из лежебок. Я не знаю, когда он и спит.