Белый шаман - Николай Шундик

Но случалось, что им было далеко не до шуток…

Сначала всё шло хорошо. В палатку, которую почтительно называли Красной ярангой, столько набивалось народу, что приходилось убирать полог; тут теперь объявлялись главные вести, тут их объясняли: и многое, что казалось для чавчыват совершенно непостижимым, в конце концов становилось простым и понятным. И загадочный Кэтчанро, с его хотя и приветливыми, но где-то в самой потаённой глубине настороженными глазами, казался уже совершенно необходимым человеком. Светились глаза чавчыват доброжелательством: а ну, ну покажи, Кэтчанро, высоко ли ты летаешь, расскажи, что за жизнь в тех краях, откуда ты прилетел. И Журавлёв действительно как бы взлетал, находясь, как он сам себе говорил, в ударе: его мечта уехать в глубину тундры сбылась, тут уж он развернётся вовсю, тут он докажет всем, на что он способен, и прежде всего – Артёму Петровичу. Нет, он не собирается поступать ему вопреки, многие уроки Медведева, конечно же, пошли ему на пользу; но всё же Журавлёв сам себе хозяин, да и жизнь в глубокой тундре таит столько неизвестного, порой даже и опасного, что тут есть на чём проверить себя.

Высоко взлетал Кэтчанро, даже Тагро порой внимал ему так, будто впервые слышал подобное… А Журавлёв развязывал мешок сухарей, раскрывал фанерный ящик с галетами, подавал сухари, галеты, сахар к чаю гостям Красной яранги и объяснял, что такое хлеб, какие битвы шли, да и сейчас ещё идут за него на Большой земле.

Что ж, для сородичей Кэтчанро, размышляли чавчыват, хлеб – это как для чукчи мясо. В конце концов, истина в том, что и здесь спор сейчас идёт о главном: имеет ли право, допустим, Выльпа, ещё недавно вечно такой голодный, есть досыта мясо, как ест его, допустим, Эттыкай? Надо ли при этом Выльпе уходить в стадо как обыкновенному пастуху, не лучше ли ему валяться в тёплом пологе, как валялся Рырка? Почему Выльпа никак не может понять, что он теперь не просто пастух, а человек, как бы заменивший Рырку? Да, задавали и такие вопросы. Тагро и Кэтчанро охотно отвечали на них, полностью становясь на сторону Выльпы, который не мог и не желал превращаться в нового Рырку. В том и суть перемен: все должны быть равны, все должны трудиться – только это поможет людям находиться в полном согласии, жить одной дружной семьёй.

Выльпа, сидя на шкурах, которыми была устлана палатка, задумчиво покуривал трубку, молча кивал головой. Он редко о чём спрашивал, больше слушал и незаметно уходил в стадо, поражая всех своим трудолюбием. Именно это помогало ему быть главным в бывшем стаде Рырки. Тагро и Журавлёв, как могли, помогали ему.

Да, поначалу всё шло хорошо. Но однажды в Красную ярангу пришёл Вапыскат. Журавлёв впервые увидел его. Так вот он каков, знаменитый чёрный шаман! С виду тщедушный человечишко, суетливый, чешется, дёргается, в глаза прямо не смотрит, красные щёлки в сторону отводит. Журавлёв посадил его там, где сажал стариков, – на почётное место, и всё ловил себя на том, что смотрит на свои поступки глазами Артёма Петровича: не зарывайся, не действуй в лоб, будь осмотрительным. Красная яранга на этот раз особенно была забита людьми. Был здесь и Выльпа. Приход чёрного шамана явно смутил его. Длинное, худое лицо Выльпы побледнело, в глазах засветилась тревога. Вапыскат долго смотрел на него, сделал вид, что протягивает ему трубку, затем резким движением сунул её себе в рот, издевательски рассмеялся: давал понять, что по-прежнему считает Выльпу самым последним человеком.

Понимая, что шаман пришёл с вызовом, Журавлёв внутри кипел, но виду не подавал – не надо торопиться с ответом, за ним наблюдают десятки пар донельзя внимательных глаз, очень внимательных: а ну, ну покажи, каков ты в полёте, Кэтчанро! Подмигнув Тагро, мол, не теряйся, Журавлёв завёл патефон, и палатку заполнила русская народная песня «Степь да степь кругом». Многоголосый хор здесь, на краю света, звучал особенно проникновенно и скорбно: в степи замерзал человек. И в каком ещё месте, как не в снежной тундре, где свирепствует лютый мороз, не понять всю скорбь этой печальной вести? Тагро до этого уже несколько раз переводил смысл песни гостям Красной яранги, и они искренне переживали печальную весть, которую, оказывается, можно сообщать и песней. Мужчины слушали внешне совершенно бесстрастно, женщины откровенно горестно.

Но вот Кэтчанро сменил магический круг на железной коробке, и зазвучала иная песня, которую называли «Конная Будённого». Смысл этой песни тут тоже все уже знали. Мчатся лавиной быстроногие существа, похожие на безрогих оленей, – кони называются. Мчатся с храпом, высекая искры из-под копыт. На конях сидят бесстрашные наездники с большими ножами – сабли называются. Мчатся наездники, саблями размахивают, и у каждого на лбу красная звезда, в которую они верят, как верит каждый чукча в незыблемость Элькэп-енэр. Мчатся наездники и поют о том, что они готовы смести с земли всех богатых, всех, кто похож по своей сути на Рырку. Мчатся всадники и сообщают поющей вестью, что они за Выльпу, за всех тех, кто сейчас с ним доказывает, что пастухам можно обойтись и без хозяина, что они сами себе хозяева, что они способны жить одной дружной семьёй. Вот каков удивительный смысл поющей вести. Так её объяснял Тагро. Так её объяснял Кэтчанро.

Выльпа слушал поющую весть и постепенно успокаивался: много, очень много каких-то невидимых благожелательных ваиргит, добрых духов стремительно мчатся ему на помощь, чтобы он мог противостоять нежданному гостю – чёрному шаману. Они бесстрашны и сокрушительны, эти ваиргит, и у каждого красная звезда на лбу, а потому они имеют незыблемость самой Элькэп-енэр. Вот такую же устойчивость должен иметь он, Выльпа. Но как это трудно – обрести подобную незыблемость! Для него ли, для Выльпы, это?

Вапыскат лишь изредка поглядывал на поющий ящик и, когда он умолк, медленно и настороженно, будто перед ним было чудовище, поднялся на ноги, сделал резкое движение руками, как бы что-то не просто отталкивая, а всем своим существом отвергая.

– Я слышал голос железного Ивмэнтуна! – воскликнул он. Внимательно оглядел притихших людей, остановил ненавидящий взгляд на Выльпе. – Ты вор!

Выльпа сначала съёжился, потом болезненно улыбнулся, не смея поднять лицо на шамана. И когда тот повторил, что он вор, наконец поднял глаза и тихо сказал:

– Я разрешу отрубить мою руку, если ты докажешь, что я украл хоть горсть снега у чужого очага.

– Ты украл оленей Рырки!

Журавлёв чувствовал, что наступает тот миг, когда сама судьба посылает ему схватку с настоящим шаманом, с настоящим врагом. Но как начать эту схватку?

– Ты украл оленей у Рырки! – уже громко повторил Вапыскат. – Железный Ивмэнтун пометил их невидимым тавром. Вам, кто приходит сюда слушать его голос, он помутит рассудок. Быть страшной беде! Я сказал всё!

Расталкивая людей, чёрный шаман вышел из Красной яранги. За ним поднялось несколько стариков. Поднялся и Кукэну, уже несколько дней гостивший в Красной яранге, сказал со злой усмешкой:

– Одна ноздря у Вапыската… по-моему, правая… громко свистит, когда он пьёт чай. Идите, кто хочет, и слушайте, как свистит его ноздря. А я хочу послушать железный ящик.

Чавчыват рассмеялись. Кое-кто из стариков опять вернулся в Красную ярангу.

А Журавлёв ненавидел себя: он прозевал схватку с шаманом, он оказался совсем не таким, каким видел себя в мечтах.

– Эх, Тагро, опростоволосились мы с тобой, – с горечью сказал он. – Шаман чёрт знает что наговорил, а мы как в рот воды набрали.

– Ещё успеем поспорить с ним, – попытался Тагро успокоить друга.

Журавлёв встал, показал на Выльпу, громко воскликнул:

– Чёрный шаман оскорбил честного человека. Я попросил бы кого-нибудь из вас догнать его и сказать ему, что Кэтчанро и Тагро приглашают его на спор.

– Я, я верну его! – с готовностью согласился Ку-кэну.

Но старик вскоре вернулся ни с чем.

– Уехал шаман. Только снежная пыль несётся ему вослед. Удирает от железного Ивмэнтуна. – Кукэну ласково погладил поющий ящик. – Я не боюсь этой коробки, особенно когда она поёт женским голосом. – С таинственным видом, чуть прикрыв рукой рот, он добавил: – Даже о своей старухе Екки тогда забываю. Не передайте ей мои слова. Иначе сдерёт с моей головы кожу. Волосы, как видите, давно уже повыдирала.

Смеялись люди, и снова звучал патефон, а потом и Кэтчанро и Тагро говорили о том, что наступают великие перемены и этому не помешает никакой шаман. И были они по своему возбуждению сами похожи на шаманов, только не на чёрных, а на белых, потому что говорения их звучали вполне внятно. О, это и в самом деле не простые слова, это неслыханные говорения; и до чего же здесь стало бы глухо и тоскливо, если бы Кэтчанро и Тагро вдруг собрали свою палатку и уехали. Однако именно к этому попытался кто-то их принудить.

Вышли однажды утром из Красной яранги Кэтчанро и Тагро и увидели, что над её входом висят на нитке из оленьих жил череп какого-то зверька и две гильзы от винчестеровских патронов, в которые были всунуты когти зверя. Журавлёв присвистнул, разглядывая всё это, и сказал: