Белый шаман - Николай Шундик

– Тот, кого хотел убить Рырка, – сурово ответил старик Акко.

– Пойгин?

– Нет, это, верно, ты, – насмешливо выкрикнул Тымнэро.

А лицо Рырки – с оскаленными зубами, исчерченное синеватыми линиями татуировки – слепо смотрело в небо, и Ятчоль почему-то представлял себя на его месте.

Кайти услышала шаги Пойгина, когда тот был ещё далеко от яранги.

– Подержи Кэргыну! – попросила она Мэмэль и выбежала на улицу в одном платьице.

Пойгин махал руками, требуя, чтобы Кайти ушла в ярангу. Потом побежал ей навстречу, выкрикивая:

– Уйди в полог! Уйди, заболеешь!

Схватив Кайти, Пойгин поднял её и нырнул внутрь яранги. В пологе плакала Кэргына. Слышался голос Мэмэль:

– Не плачь, не плачь, оленёнок, не плачь, нерпёнок, успокойся, зайчонок.

Кайти, дрожа от холода, спряталась в полог, приоткрыла чоургын, с нетерпением дожидаясь, когда войдёт муж.

– Живой, живой, – приговаривала она, не в силах унять дрожь.

Когда Пойгин оказался в пологе, женщины долго смотрели на него молча, как бы не веря своим глазам, что видят его.

– Верно ли, что стрелял Рырка? – наконец спросила Мэмэль, покачивая ребёнка.

Пойгин всмотрелся в следы от пуль на стенах полога, угрюмо кивнул головой.

Кайти оделась, вышла из полога, чтобы вскипятить на примусе чайник. Шумел примус, а Пойгин всё смотрел и смотрел на огонь светильника и видел, как расплывалось красное пятно на снегу, слышал, как порой стонал и скрипел зубами раненый русский. Кайти подала в полог вскипевший чайник. А Мэмэль, уложив на шкуры ребёнка, достала из деревянного ящичка чайную посуду.

– Где Рырка? – тихо спросила она.

Пойгин, казалось, не услышал вопроса. Он всё так же смотрел на огонь светильника, и по лицу его пробегали тени страдания. Наконец он сказал, ни к кому не обращаясь:

– Я не виноват, что росомахи заставляют меня убивать их…

Кайти забралась в полог, разлила чай. Первую чашку поднесла мужу. Тот не замечал, что жена ждёт, когда он примет чашку.

– Согрейся чаем. Потом будем есть, – тихо промолвила Кайти.

Пойгин с трудом понял, что ему говорят. Приняв чашку, он отхлебнул глоток и сказал:

– Рырка ранил русского. Я привёз его в больницу…

– Где Рырка? – робко спросила Кайти.

– Рырка? Я не виноват. Сама росомаха заставила разрядить в неё карабин… Я пойду в больницу. Хочу знать, жив ли русский…

Хозяевами огромного стада Рырки стали его батраки. Мог ли кто-нибудь подумать, что это было бы возможно, всего лишь несколько лет назад? Самая старая жена Рырки умерла, когда Пойгин ещё жил в тундре. Молодые жёны, почувствовав освобождение после смерти Рырки, разбежались кто к родителям, кто к родственникам в другие стойбища, даже не помышляя о богатом наследстве: были они, в сущности, подневольными свирепого гаймичилина, хозяина оленей. Других наследников у Рырки не оказалось. В тундру, в стойбище Майна-Воопки, приехал инструктор райисполкома Тагро и сказал: «Я спешу к пастухам Рырки с очень важной вестью. Они становятся хозяевами стада Рырки. Олени будут общими, собственностью тех, кто принимал их в пору отёла, растил, пас, берёг от волков. Пусть живут пастухи Рырки одной общей семьёй. Так начнётся артель, в которой разрешено быть каждому из вас. Важно ваше желание – таково слово тех, кто избран в райсовет за достойный рассудок и честность. Это слово не просто выпущено на ветер, оно обозначено знаками на бумаге, навсегда сохраняющей суть сказанного. И было бы хорошо, если бы эта весть пошла из стойбища в стойбище. Пусть люди знают о невиданном и неслыханном. А я немедленно выезжаю к пастухам Рырки».

И запрягли чавчыват стойбища Майна-Воопки самых быстроногих оленей. Свистели в их руках тинэ, храпели олени, летел снег из-под копыт. Выбегали навстречу наездникам взволнованные люди других стойбищ, понимая, что олени загнаны не случайно, спрашивали: не злые ли вести пригнали их таким сильным ветром? И гонцы отвечали: «Слушайте, слушайте, люди, вести о невиданном и неслыханном! И сами думайте, злые они или добры. Кажется, всё-таки добрые. Может быть, даже очень добрые. Наступают перемены». И думали, думали, думали чавчыват – верно ли, что это добрые вести"? Возможно ли многим людям, не состоящим в кровном родстве, жить одной дружной семьёй? Ведь бывает, что даже в маленькой семье муж с женой, отец с сыном, брат с братом так переругаются, что страшно становится. И просили люди: пусть и к нам приедет Тагро.

Мчался Тагро из стойбища в стойбище, объяснял, в чём смысл наступающих перемен, в чём смысл таинственного слова «артель». Для чавчыват постепенно становилось понятно, что вся тундра и всё побережье от Певека до Рыркапия поделены на части; что Тынуп и вся тундра, которую стали называть Тынупской, образуют собой один сельсовет. Все чукчи Тынупского сельсовета – и береговые и оленные – теперь могут образовать собой одну семью, в которой, как и полагается семье, не должно быть неравных. Неслыханное и невиданное! Каждый в отдельности не должен распоряжаться по своему усмотрению общими оленями. Чтобы убить сколько-то оленей, продать сколько-то мяса и шкур, чтобы распределить пастбища – необходимо согласие всех. Разве это не разумно? Пусть будут споры, но мудрость всегда возьмёт верх. А главное, не будет в этой семье безоленных людишек, будут у каждого и мясо, и шкуры на одежду – только не ленись! И для анкалит, особенно для тех из них, кто вечно был голодным, обиженным, для них тоже найдётся место в этой семье. Разве не нужны пастухам тюлений жир, шкуры нерп, лахтаков, моржей? Нужны, конечно, и чем больше, тем лучше. Береговые чукчи дают в тундру то, что они добывают в море, а чавчыват дают им оленье мясо, оленьи шкуры. Разве это не разумно? Невиданное и неслыханное! Даже Элькэп-енэр, которая существует со времён первого творения, и та не видела ничего подобного.

Но не сразу доходило до разума и чавчыват, и анкалит, насколько это разумно. Споры были, сомнения были. И там, где происходило больше всего споров, – там появлялся и Тагро с горящими глазами, со словами, которые поначалу, казалось, могли вывихнуть мозги, но в конце концов открывали рассудку хотя и неслыханную, по простую истину: можно жить и без Рырки, без Эттыкая, без Вапыската; безоленным людишкам можно уйти от богатых чавчыват, чтобы самим стать людьми оленными. Можно жить так, чтобы отступила голодная смерть и не было бы в тундре тех, кто обречён есть одну похлёбку из оленьего желудка. Горели у Тагро глаза и хрипело горло: он не щадил его, он очень хотел быть убедительным. А с Тагро, конечно, спорили. «Не возьмут ли береговые люди верх над оленными? – высказал своё сомнение Кукэну в яранге Майна-Воопки, набитой людьми. – Вот ты, сын анкалина, совсем молодой, а уже стал очочем» – «Я не очоч, я инструктор! – возражал Тагро. – И нет теперь очочей, о которых вы знали до сих пор, нет тех, кто сюда приезжал для поборов». И действительно, приехали вслед за Тагро русские очочи, и никто из них не был важным и сердитым, никто не требовал ни оленей, ни шкур, терпеливо выслушивали сомнения, терпеливо старались развеять их, как развевает ветер туманы.

А пастухи Рырки между тем и вправду становились хозяевами огромного стада. Главным у них стал не кто иной, как Выльпа. Неслыханное и невиданное! Безоленный человек, который ел один рылькэпат, стал главным чавчыв. Смущённый и растерянный, Выльпа никакие мог почувствовать себя твёрдо и уверенно в новом положении. Он всегда был таким забитым и одиноким, особенно после смерти дочери Рагтыны. Бывало, что он сутками никому не говорил ни одного слова. И вот его избрали главным. Тут уж хочешь не хочешь, а с людьми разговаривай. Выльпе сочувствовали, ему помогали, хотя и подсмеивались над ним – кто добродушно, а кто и зло, в зависимости от того, какое было отношение у насмешника к переменам.

В стойбище Выльпы (так сейчас стали именовать стойбище Рырки) приехал на целую зиму учитель Журавлёв и сказал, что он называется заведующим Красной ярангой. Ещё одна новая весть. Что такое Красная яранга? Может, она покрыта шкурами невиданных красных оленей? И мчались чукчи со всех концов тундры в стойбище Выльпы посмотреть на Красную ярангу.

Это оказалась обыкновенная большая палатка, с просторным, как в яранге, пологом. Но зато сколько в той палатке было занятных вещей! Книги, большие бумажные листы, на которых можно было разглядеть и чукчей, и оленей, и яранги, и русские дома. Ещё была здесь чёрная поющая коробка – патефон называется. Поначалу страшно было слушать её: перед глазами открытая коробка, а из неё доносится человеческий голос. Иные из чавчыват утверждали, что там упрятан маленький человечек, и Кэтчанро – Журавль (так звучало имя Журавлёва по-чукотски) тайно кормит и поит его.

Кэтчанро научил кое-кого из чавчыват передвигать с места на место маленькие деревянные куколки – шахматы называются. Поначалу над ним смеялись: пристало ли молодому парню, уже вполне мужчине, играть в куклы? Но потом для многих стало ясно, что это далеко не игра в куклы, тут чимгун – ум надо иметь, чтобы оказаться победителем. Играл Кэтчанро в шахматы, а сам к чукчам присматривался, в их жизнь вникал. И Тагро часто с ним в шахматы играл. Пошучивают русский и чукотский парни, иногда словно бы и рассердится кто-нибудь из них, когда вынужден куколку сопернику отдавать, а потом опять шутят.