Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Может, кому-то странно слышать, что мы с братом не говорили о том, что с нами произошло. Мои сыновья как-то спросили, не трудно ли мне жить с осознанием того, что я отнял жизнь у стольких людей. Их женщины, хоть они и мудры, и разумны, считают, что это легло на меня большим бременем. Ведь мне было всего четырнадцать, говорят они. Многие мальчики в этом возрасте еще совершенные дети. Я киваю, серьезно хмурю лоб и поднимаю глаза в полумрак между стропилами, будто вспоминаю тяжелые времена. Но истина в том, что тогда мне было легче убивать, и то же можно сказать о многих других, получивших в руки оружие в раннем возрасте. Я не слишком много размышлял о содеянном. Не представлял себе, как убитых мной оплакивают жены и дети. Такие раздумья приходят в зрелом возрасте.
Но той ночью мне приснился сон, и добрым он не был. Я по-прежнему помню образы, представшие перед глазами, пока я спал под крышей из лапника. Я вижу, как стою на берегу реки. У моих ног лежит Бьёрн, к нам скачут всадники. Из-под копыт летят брызги. Я чувствую, как рука натягивает тетиву, она такая тугая и жесткая, что режет пальцы. Во сне я не вижу, как стрелы достигают цели. Лишь чувствую тетиву на пальцах и оперение стрел, оставляющее порезы у меня на руке. Потом я вижу брата Роса. «Заколи его, Торстейн! Заколи его!» – разносится голос Бьёрна над рекой. В руке у меня длинный нож. Воин вздрагивает, когда я вонзаю нож в его тело, но во сне он не сопротивляется, просто смотрит на меня и на губах его появляется грустная улыбка. И я бью его снова и снова, пока борода у него не окрашивается кровью, но он по-прежнему смотрит на меня без гнева, без страха перед смертью, которая вот-вот сомкнет ему глаза. Я поднимаю взгляд, но теперь я уже не на берегу реки. Я стою на поле. Передо мной лежит валун, высотой примерно с человека, а небо над моей головой залито красным светом. Вот я слышу шум битвы, в которой сражается бесчисленное множество воинов, звон мечей и щитов, стоны раненых. Тело вдруг пронзает резкая боль, и передо мной оказывается ведун из торжища Скирингссаля. Теперь я слышу только его слова: «Кровь двух конунгов… На твоих руках».
На то, чтобы вытесать доски для лодки, у меня ушло девять дней, и еще три на то, чтобы отыскать изогнутый дуб; он был нужен для килевого бруса. Я обтесывал его у своей кузни, а Бьёрн, который наконец-то стал выздоравливать, помогал мне спускать доски в воду. Там им предстояло отмокать несколько дней, а сам я занялся ковкой. Бьёрн очень удивился, увидев, что я умею и доски вытесывать, и заклепки ковать, мальчишки обычно несколько лет учились, чтобы освоить такое искусство. Я отвечал, что я, может, и необученный корабел, но, если он встанет за мехи, мы сможем раскалить печь, и тогда мне удастся разбить на куски оружие, которое я забрал у наших преследователей, и выковать из них заклепки. Для этого мне в первую очередь нужен был молот. Я разжег огонь и кидал в пламя одну ветку за другой, пока на дне печи не скопился толстый слой горящих углей. Я жег можжевеловые кусты с берега реки, зная, что ни одно дерево не дает такого жара, и, когда в печи было вдоволь можжевеловых дров, а Бьёрн как следует накачал мехи, я в конце концов увидел голубоватое пламя, которое помнил в кузне Хуттыша. Я снял один из топоров с топорища и держал его в горниле, пока он не раскалился докрасна. Затем я его вытащил. Бьёрн прижал его к камню двумя жердинами, а я бил по нему обухом другого топора, взятого у врагов. Испортить собственный мне не хотелось.
Так мне удалось смастерить свой первый кузнечный молот. Я остудил его в реке, и, стоя там в вечернем сумраке и слушая, как в верхушках елей шумит ветер, я почувствовал, как на меня снисходит спокойствие. Я вдруг понял, что именно этим мне следует заниматься, именно в этом мое предназначение. Пока я смогу своими руками придавать форму железу и дереву, пока я буду видеть, как под моими руками вырастает корабль, меня обойдут стороной и тоска, и мрачные мысли. Больше всего мне хотелось покидать в печь все оружие врагов и всю ночь напролет ковать заклепки, но меня терзал голод, а когда я плюхнулся у огня, то почувствовал вдруг, насколько устал. Бьёрн запек форель на паре плоских камней, которые он сунул в огонь, наконец-то в наши ловушки попалась добыча.
Мы с Бьёрном не обсуждали, куда направимся, когда сможем спустить лодку на воду. Но этим вечером Бьёрн долго сидел, держа перед собой исходящую паром рыбу, затем кинул несколько кусочков Фенриру и прокашлялся.
– Мы говорили об Ирландии, – сказал он. – И Мэне. Но, кто знает, может, там, на западе, не так уж и безопасно. На всех островах есть сторонники Олава. А если кто-нибудь услышит о двух братьях, приплывших из Норвегии… – Он стал вынимать из рыбы кости. – Думаю, Олав уже отправил гонца к Этельреду с известием, что он захватил Трёнделаг. Возможно, он попросит у него еще кораблей. И уж можешь быть уверен, он передал весточку и о нас. Олав не дурак. Он наверняка подумал о том, что мы попытаемся вернуться через море. Он сам мореход. Он знает, что на суше мы не выживем.
Я взглянул на него. Бьёрн сидел закутавшись в свой серый плащ, на бородатом лице играли отблески пламени.
– Если бы нам отправиться на юг, как ты и говорил… – Бьёрн прихлопнул комара, севшего ему на висок. – Королю данов понадобятся люди. Если правда то, что я слышал, и эти йомсвикинги сражаются на его стороне, то их крепость будет для нас самым безопасным местом. Так что ты, верно, прав. Наверное, нам стоит плыть туда. В Йомсборг.
– Ты ведь не хотел туда.
– Я передумал, когда увидел, как ты тешешь доски и куешь молот. Я боялся, Торстейн. Боялся, что они скажут, мол, ты слишком молод, что они поднимут нас на смех. И так мы и останемся ни
